Просветленные не ходят на работу. Олег Гор

и для дурацких мыслей в голове не осталось места, смолк тревожный нервный монолог, который мы обычно не осознаем.

      – Не знаю, что ждет тебя в будущем, но если что, ты сможешь работать уборщиком, – голос брата Пона, донесшийся со стороны входа, заставил меня вздрогнуть.

      Обычно в это время он медитировал под навесом в одиночестве.

      – Э, да… – сказал я, не зная, что и думать.

      За очень краткий период само понятие «работа за деньги» стало для меня предметом из области страшных снов.

      – Пойдем, – он поманил меня. – Ты с первого дня ожидаешь от меня чуда. Сегодня будет тебе чудо.

      Честно говоря, такое сообщение меня вовсе не обрадовало: учитывая склонность брата Пона к шуткам, он вполне мог обозвать красивым и многообещающим словом какую-нибудь подковырку.

      Но если за эти дни я чему и выучился, так это повиноваться без возражений.

      Отставив метлу в угол, я следом за братом Поном выбрался из храма.

      Вскоре стало ясно, что он ведет меня на то место, где я не так давно выкорчевал дерево. Начавший сох нуть ствол валялся там, где его оставили, чернела оплывшая яма, а рядом с ней, скрестив ноги, сидели двое молодых монахов.

      Между ними стояло ведро, до верха наполненное водой.

      – Братья согласились нам помочь, – сказал брат Пон. – Для наглядности, так сказать. Размещайся вот тут…

      Плюхнувшись наземь, я вспомнил, что позорным образом забыл о внимании дыхания, и принялся заново считать… один… два… три… четыре…

      – А теперь закрой глаза и постарайся ни о чем не думать, – продолжил монах. – Спокойно дыши и не подглядывай.

      Еще бы он предложил мне не вспоминать о белой обезьяне!

      Брат Пон сказал что-то по-тайски, его соратники откликнулись короткими смешками. Потом ушей моих коснулся звук, которому просто неоткуда было взяться посреди джунглей – шкрябание лопаты по льду и снегу, с которого много лет начиналось мое зимнее утро в детстве!

      Дворничиха, тетя Люда, принималась за дело около шести, и меня будили, когда она пахала вовсю.

      Он был такой же частью привычной жизни, как школьная форма или запах папиного одеколона… Сейчас же он пугал сильнее, чем рык голодного тигра, ведь полосатые кошки в окрестностях Нонгкхая встречаются, а лед и снег – нет, и тетя Люда давно умерла…

      Искушение открыть глаза было настолько сильно, что мне казалось – веки тянут вверх канатами.

      Но я сдержался.

      Брат Пон и его помощники нараспев читали что-то, и голоса их порождали эхо, словно мы сидели не под сводами деревьев, а в большом зале вроде того, где меня когда-то учили танцам… родители загоняли меня туда из-под палки, мне самому не нравилось, и я ненавидел это помещение, само здание Дома пионеров, желтое, с колоннами у входа…

      Я словно лишился веса, парил в пустоте, и образы из прошлого наплывали один за другим, ошеломляюще ясные, четкие, детальные воспоминания о таких моментах, которые я напрочь забыл.

      Запах весны, сырой