Роскошная хищница, или Сожженные мосты. Марина Крамер

перекошена от злости и бешенства, аж искры летели:

      – Где... где ты была всю ночь, сучка?! Я с ног сбился... я пацанов по всему городу гонял до утра почти... С кем была?!

      Коваль молчала, и тогда он, размахнувшись, ударил ее по щеке – обожгло так, словно раскаленную сковородку приложили, но она не подала вида, только головой мотнула, убирая с глаз челку. Что за этим последует, Коваль тоже хорошо знала... Он лупил ее тонкой плетью так, что в голове мутилось от боли, но Марина не могла ни пошевелиться, ни вскрикнуть – рот он ей тоже предусмотрительно заткнул. Казалось, это никогда не кончится: он швырял плеть в сторону и набрасывался на Марину, вламываясь так, словно собирался порвать, сжимал грудь пальцами, оставляя огромные синяки, снова хватался за плеть. Утомившись, ушел вниз, оставив ее на лестнице, прикованную и раздетую, наливающуюся кровоподтеками и рубцами. Как ни глупо и странно, но ей не было страшно – она знала, что все это не более чем игра в наказание, что еще на час от силы хватит Женькиного запала, а потом он будет жалеть ее, нежно гладить, покрывать поцелуями избитое тело. Она ошиблась только с временным промежутком – он мучил ее до четырех часов и опомнился, только услышав бой больших напольных часов в гостиной:

      – Елки-палки! Тебе же еще собираться надо! – он отстегнул наручники и снял маску, притянув Марину к себе и целуя в губы. – Котенок... очень больно?

      Она потянулась всем избитым телом и повернулась к севшему на ступеньку Хохлу:

      – А сам как думаешь? И что теперь я смогу надеть, чтобы красоту спрятать?

      Женька виновато опустил глаза, потом встал, поднял Коваль на руки и понес в джакузи, которую успел включить, но это оказалось плохой идеей – иссеченная спина и зад не собирались терпеть еще и такое издевательство.

      – Больно! – охнула Марина, едва опустившись в горячую воду, и Женька сразу вытащил ее, поставил в душевую кабину.

      – Давай я осторожно...

      – Сама! – пробормотала Коваль, и он вышел, оставив ее одну.

      Кое-как приняв душ, она завернулась в полотенце и вышла в спальню, где Хохол уже разложил на постели штук пять или семь вечерних платьев, а сам ушел, предоставив Марине право выбора. Все декольтированное и излишне открытое отпадало, пришлось надевать совсем простое черное платье с глухим воротником– стойкой под самое горло, с длинной юбкой, расходящейся книзу от бедер наподобие колокола. Рукавов, к сожалению, не было, зато имелись перчатки выше локтей, что очень удачно маскировало полосы на запястьях. Марина натягивала чулки на ажурном поясе, когда вернулся Женька в черном костюме и ослепительно-белой рубашке, гладко выбритый и благоухающий туалетной водой. Он застегивал на запястье пижонский золотой «Ролекс» величиной с блюдце и, оглядев Коваль, стоящую только в чулках и поясе, удивленно вскинул брови:

      – И все?

      – Сейчас платье надену – и все, – подтвердила она, так как уже была накрашена, а в глазах мерцали ярко-синие линзы. Волосы решила не укладывать, собрала в хвост на шее и замотала шифоновым шарфом.

      –