Порты и башни. Вероника Батхан

цыгане, всё знаем.

      – Да кто он?

      – Шайтан, Аллахом клянусь, черт по вашему! Он и скрипку придумал – не слыхал разве?

      – Нет.

      – Так слушай. Жил на свете цыган, из русска рома. Хороший цыган, богатый – и кибитка у него новая и табун большой и молот крепкий. Жена умерла, осталась дочка красавица. Ножка легкая, в глазах огонь, брови вразлет. И певунья, и танцовщица знатная и старика-отца уважала. Никому её старый ром отдавать не хотел.

      Явился в табор польский пан. Песни послушать, как девки пляшут поглядеть, с парнями на кулачках помериться, со стариками трубочку выкурить – добрый был пан. Раз заглянул, второй заглянул, на третий говорит рому – глянулась мне твоя дочь, отдай. Отец и слушать не стал. Рассказал барону, в ту же ночь поднялся табор и ушел куда глаза глядят. Только стала цыгана дочка-то чахнуть, все ей не в радость. Отец к ней – что за беда? Девка молвит – люб польский пан, пуще жизни люб.

      Взял старый ром кибитку, взял дочь и назад поехал. На полдороге пана встретили. Тот поклялся крестом, что обвенчается, а до свадьбы позвал погостить у него в поместье. Старый ром пожал плечами – пусть. День они живут в усадьбе, другой, третий. Пан невесту свою разодел в шелк да бархат, глаз с неё не сводит, тешит, как может. И однажды в недобрый день затеял покатать цыганку в коляске. Запряг резвых коней, усадил красавицу, щелкнул кнутом – и понеслись вороные.

      Вдруг откуда ни возьмись, заяц через дорогу порскнул. Лошади на дыбы. Коляска набок. Девка вылетела да и виском приложилась о камень. Насмерть. Поглядел пан на невесту, ничего не сказал, пошел в дом и тотчас застрелился.

      Старый ром никого к телу не подпускает, плачет. Душу, говорит, продал бы, лишь бы с дочкой ещё раз поговорить. И вдруг откуда ни возьмись гаджё – как ты рассказывал, глаз тяжёлый, звонит чудное. Хочешь продать душу – айда. Вот тебе нож булатный, режь им руку, а потом у мертвой косы тяжелые отсеки – и услышишь свою дочь. Обезумел старый ром, сделал всё, что ему чужак говорил. Дымом тут потянуло, серой запахло – и исчез гаджё.

      Семь дней ром не ел, не спал. А на восьмой вернулся чужак – и скрипка в руках у него. Так поет, что душа плачет, девичьим голосом выводит: юбки нет, рубашки нет, ты, отец, купи их мне. Отдал чужак рому скрипку – вот тебе твоя дочь, говори с ней, покуда жив. А как смертный час придет – не обессудь.

      Пошел старый ром по свету бродить – и в таборах гостевал и в поле ночевал и в больших городах по театрам играл перед богатыми барами. Пели струны человеческим голосом, смеялись девичьим смехом. Плакали люди, заслышав музыку, забыть её не могли. Золотом цыгана обсыпали, умоляли у него скрипку купить – а он с ней на день не расставался. Потом сгинул. А скрипка с тех пор по свету ходит – черт её людям подсовывает, чтобы с пути сбить, душу украсть…

      Ошарашенному Митяю показалось, что туча скатилась с Тепе-Оба, принеся с собой сумрак и холод. Чёртова скрипка – мыслимо ли? Выкинуть? Сжечь? Ни за что!

      – Дай ещё поглядеть, – жалобно попросил Алабаш.

      Скрепя сердце,