Ленинский проспект. Артур Доля

андрогинами. Страшные своей силой и мощью, андрогины питали великие замыслы и посягали даже на власть богов: пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на них.

      – Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу, – сказал Зевс. – Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезнее для нас, потому что число их увеличится.

      Увеличилось, кто спорит? и продолжает расти.

      Каждый из нас – это половинка человека (снова Платон), рассеченного на две камбалоподобные части.

      Символом андрогина является кролик.

      – Ты кто?

      – Младший менеджер по продажам. А ты?

      – Я?! Генеральный директор холдинговой компании!

      Вот и все. Даже не половинки.

      «Осторожно, двери закрываются, следующая станция…».

      Место, которое кролики занимают в моей памяти, – на этом месте могла быть ваша реклама! Место, которое я занимаю в пространстве, – на этом месте могла быть ваша реклама!

      – Ты кто?

      – Маммона.

      Вот и все.

      Тьма покрыла великий, числом компаний и холдингов, город. Страшный ливень внезапно обрушился на Москву. Потоки хлынули как товары, как реклама на эти товары, как возбужденные иностранцы в первые дни перестройки (баба Зина божилась, что все иностранцы агенты, баба Надя, пока квартиру не продали внуки, возражала, – шпионы; но больше всего, на заре перестройки, их волновал вопрос сексуальных меньшинств). Я заскочил под ближайший навес. На крошечном островке автобусной остановки нас таких столпилось десятка полтора, и люди все прибывали. Мы жались друг к другу, не желая этого, соприкасались телами, раздражаясь от чужих прикосновений, – чтобы те, кто томился в автомобильной пробке, почувствовали себя людьми, взирая на нас. Молодая пара, по виду абитуриенты или студенты первокурсники, промокшая до нитки, казалось, что и нет на девушке никакого платьица, а только маленькие трусики (его не рассмотрел), попыталась протиснуться в эту стеклянную консервную банку. Натолкнувшись на наши плечи, локти, штыки, девчушка рассмеялась и, скинув сандалии, пошла босиком по лужам, под проливным дождем, по теплому асфальту. А он (мужчина!) не думал сдаваться, он собирался теснить нас, доказывать свое я, но, обернувшись – она уходила, – снял на ходу рубашку и, размахивая рубашкой над головой (я здесь! мы здесь!), побежал за ней вслед.

      Где-то я это видел… неореализм пятидесятых годов XX века?

      Быстрей бы автобус, любой, а лучше сто одиннадцатый, экспресс. Вон он, стоит, метрах в тридцати, запотевшие окна (я здесь! мы здесь: кубизм, сюрреализм, импрессионизм, дадаизм, авангардизм, футуризм, формализм, супрематизм, капитализм, конструктивизм, экспрессионизм, эксгибиционизм, постмодернизм!). Нас разделяет чертова дюжина машин.

      Дед Мазай и многочасовая пробка. Не доплыть. Кроликивизм.

      Ничего не смоет ливень, никого, только пробка расширится, как сознание, поглощая новые сотни машин (ом мани падме хум, ом мани падме хум, ом