Казаки долго не живут. Иван Собченко

батька? – крикнул Тимко. – Где батько?

      – Похитили! Ушли по дороге от хутора.

      – Хлопцы, в погоню! – крикнул Тимко проснувшимся от шума казакам.

      Проскакав версты две, Тимко с казаками никого не обнаружили.

      XLVI

      Каждое лето под окнами у Федосьи пестрели грядки с рутой, кручеными панычами, мятой. Любил Палий дышать этими запахами в ясные, погожие вечера, сидя с люлькой у открытого окна. Но этой весной не сажала цветов Федосья, на черных грядках тоскливо шелестели рыжими пожухлыми листьями сухие прошлогодние стебли.

      Опустив голову на руки, сидела у порога Федосья, тут же рядом на молодой траве расположился слепой кобзарь и перебирал пальцами тоскующие струны своей кобзы. Немного поодаль, стояли другие слушатели – местные жители, преимущественно женщины, девушки да дети.

      – Яку ты, дедушка, показаты хочешь? – спросила Федосья, когда, наконец, кобзарь настроил свою кобзу.

      – Та Великодню ж, люди добри, – отвечал кобзарь, не поднимая своего слепого лица, – бо сегодня, кажуть люди, святый Великдень.

      – Та Великдень же, старче Божий.

      – Так и я Великодню.

      Старик откашлялся, побежал привычными пальцами по струнам и визгливым старческим голосом затянул:

      Ой, що на Чорном мори,

      Ой, що на билому камени,

      Там стояла темная темница,

      Ой, що у тий-то темници пробувало симсот козаков,

      Бидных невольникив.

      То все тридцать лет у неволи пробувают,

      Божого свиту, сонця праведного в вичи соби не выдють.

      И он поднял свои слепые глаза к небу, как бы желая показать, что он, слепорожденный, может созерцать «праведное солнце», а «бидни невольники» лишены и этого.

      Глубоко подействовал припев на слушателей, чем-то священным, казалось, веяло на них и от этих понятных всем горьких слов, и от этого скорбного, тихого треньканья. Федосья вся задрожала, когда до слуха ее долетели слова: «тридцать лет у неволи.»

      – Мати Божа! Спаси и освободи Палия, – тихо простонала она, в воображении которой встал ее муж Палий, недавно захваченный поляками.

      А старик, чутким ухом своим уловивший и этот невольный стон женщины, и едва слышные вздохи других слушательниц, продолжал, разом возвысив дребезжащий голос до октавы:

      Ой тоди до их дивка-бранка,

      Маруся-попивна Богуславка

      Пригождае,

      Словами примовляла:

      «Гей, казаки,

      Вы бидни невольники!

      Угадайте, що в наший земли християнський

      За день тепер?»

      Що тоди бидни невольники зачували

      Дивку-бранку,

      Марусю-попивну Богуславку

      По речам познавали

      Словами промовляли:

      «Гей, дивко-бранко,

      Марусю-попивно Богуславка!

      Почим мы можем знати,

      Що в наший земли христянський за день тепер,

      Бо тридцать лит у неволи пробуваем,

      Божого свиту, сонця праведного у вичи соби не видаем,

      То мы не можем знати,

      Що