Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4. Александр Солженицын

на лице молодость и сила.

      Что-то яркое подсвечивало Косте под лицо. А, падал солнечный луч на его нагрудный красный бант.

      Клементьев снял фуражку (у него иконка висела в углу), принагнул голову с чернявыми, молодо-густыми, но короткими волосами и сказал замыслительно:

      – Да… Вот вам и блеск царского трона. Имени. И могущество власти. Было – и как не было.

      Всё так, но мысль банальная, Гулаю нечем было отозваться.

      – Царь был – Помазанник Божий, – очень серьёзно говорил Клементьев. – И прадед его царствовал, и пращуры, 300 лет. И царь – один. А во временном правительстве может быть двадцать человек? – как же мы им присягаем? А если они разругаются и станут в разные стороны тянуть, – как же им соблюдать присягу?

      Это верно.

      – Ну, не им лично, России, – сказал Котя легко.

      – И как же это новое правительство допустило арестовать царя? Неужели там не нашлось людей, кто бы помешал?

      Гулай смолчал.

      – Как вот мне вернуться к старику-отцу, старому служивому, – и без Государя императора?..

      Вот ещё вопрос.

      – Читаю вот, – кивнул Клементьев, на кровати лежала у него кипа газет. – Что только не пишут о царской семье, жутко читать. И за такие подробности берутся. Развязались перья. А и подумаешь: что-то за этим есть? Неужели столько неправды было вокруг трона?

      Хотел ли он просто пожаловаться, поскулить, для того и позвал. Удивительна была такая его деревянность при его молодости. Он медленно выпускал фразы, а между ними продолжал думать. После контузии у него чуть заметно подрагивали руки и были зрачки неодинаковые.

      – Несомненно, – сказал Гулай басом. – Были силы, которые царём играли.

      Если вам так легче.

      – А всё-таки, – уставленно в стенку, не в Костю, – как же так? Петроград, тыловые могли произвести революцию, не спрося армию? Штатские люди – и с нами не посчитались?

      – Да-а, – в тон, но без сожаления отозвался Гулай, – штафирки, конечно. Но им подручней было.

      Клементьев как обдумывал, почти не двигался.

      – Но Государь был патриот. И самоотвержен.

      Немножко бы меньше серьёзности, нельзя уж так серьёзно с глазу на глаз.

      – Может, немецкая партия его сбивала. Он давал собою играть. Во главе великой страны так нельзя.

      Клементьев прямо не возразил. Но желая ли оправдаться, поделиться по-равному:

      – Успокаиваю себя тем, что с высоты престола освободили нас от присяги. Если Государь император сам соизволил отречься – тогда что ж? тогда и мы должны присягнуть? А то – не знаю… А то – я бы не мог… «Не щадя жизни ради отечества», – что ж, это верно… Государь отрёкся, но остались Вера и Отечество, да…

      Чего совсем не было у Клементьева – юмора. «С высоты престола» – так можно в манифестах писать, но не говорить же в простой речи. И вообще – можно услышать такое от закоснелого старого офицера, какого-нибудь князя, – но от 27-летнего офицерика из простого народа?

      Скучновато