Карпатский сонник. Юлия Горноскуль

из «Коломейского Дон Жуана».

      – Что, тоже цветом волос?

      – Нет, это общее впечатление. Не знаю, как объяснить… Ogólne wrażenie4, – и Анджей слегка запнулся, глядя на нее.

      Ева сидела как зачарованная. О, конечно, сегодня же ночью она найдет этот рассказ и свой прототип… но как ей нравилось его слушать! Его украинский был переполнен шипящими и скрежещущими звуками, зато английский был гладким, правильным, со слегка шероховатым славянским акцентом и безукоризненным интонационным рисунком.

      – Вы великолепно говорите по-английски. Какие еще языки Вы знаете?

      – Немецкий и латынь.

      – С ума сойти! – воскликнула Ляна. – Наверное, Ваша работа связана с людьми, и Вы часто ездите по Европе, я правильно угадала?

      – Бывает. Но, знаете, если в основном люди учат языки, чтобы общаться с живыми, то я их учу для того, чтобы узнать больше о мертвых…

      – Что?

      – Ага, повеяло погребальной романтикой, – домнишоара Ликуца облизнула зубы, и слюна на них казалась кровавой в алом свете, заливавшем их лица.

      – Так чем Вы занимаетесь?

      – Я работаю в Краковской академии искусств. Специализируюсь на старопольской живописи и скульптуре. Собственно, в нашей сфере знание латыни – не забава, а необходимость.

      – Вот это да!

      – Интересно…

      – А скажите что-нибудь на латыни, – неизбежная просьба, к которой Анджей давно привык.

      – Post mediam noctem visus, cum somnia vera.

      – Încântător5… – вздохнула домнишоара Ликуца, – как же это напоминает румынский…

      – Да оба они звучат как оккультные воззвания, – заметил Морсус с немалой долей сарказма, поскольку уже год как томился англо-румынским языковым пространством в своей собственной квартире.

      – А как переводится?

      – «Приснившийся после полуночи, когда сновиденья правдивы…». Это из Горация.

      Ляна и Ева изумленно переглянулись. Дело в том, что Ева была поклонницей творчества Милорада Павича. До такой степени, что, будучи проездом в Белграде, она отправилась на Новое кладбище, где писатель в юности «целовался с песком на губах, думая о смерти»6, чтобы возложить погребальные лилии на его могилу. Именно в том сонном районе Белграда, среди зеркально-черных надгробий, ей вспомнились павичевские строки: «Ибо любой сон воплощается как чья-то чужая явь».

      Так Ева вернулась во Львов с необычной идеей: собираться по четвергам и рассказывать друг другу свои сновидения, в которых таились грядущие события, беды и восторги. Это была своего рода интеллектуальная игра в ассоциации, куда неизбежно втягивались коллективное бессознательное, символика, герр Фрейд, сеньор Менегетти и ассирийский сонник (экспертом по нему была домнишоара Ликуца). Игра эта требовала определенного уровня знаний, а если удавалось напасть на верный след, и через несколько дней сон Морсуса сбывался у той же Ляны, они торжествовали

4

Общее впечатление (польск.)

5

Изумительно (рум.)

6

М. Павич. Страшные любовные истории / пер. с серб. Л. Савельевой, Н. Вагаповой.