Повести и рассказы. Николай Успенский

я, Сидор Семеныч, уже был женат. Разве в другой раз?..

      – Ну в другой.

      – И то ведь думаю посвататься; но боюсь, Сидор Семеныч: моему-то тятеньке до меня дела нет; я кажинную материю должен сам сообразить. Жениться, говорит пословица, не напасть, да чтоб женившись – не пропасть…

      – Я понимаю. Но поискать девку-то можно.

      – Обвенчался я, Сидор Семеныч, с одной купеческой дочерью, – истинно закаялся; подхватил, можно сказать, такую скотину, – сам не рад… Грушкой дразнили…

      – Что ж так?

      – Так-с…

      – А как вы, Потап Егорыч, мыслите насчет супружества?

      – Я так мыслю, что жена должна быть супружницей своему мужу… одно слово жена… она обязана чувствовать все, понимать всякие мужнины добродетели; так как чрез эвто самое может произойти глупость…

      – Справедливо. Я знавал некоего купца, так он свою жену в гроб вогнал.

      – Известно; мы знаем доподлинно, что жену во гроб вогнать – ничего не стоит, потому что жена для своего мужа – все равно – плюнуть да растереть…

      – Вот! я сейчас тоже доказать хотел. А ваша жена плоха была?

      – Так плоха, Сидор Семеныч, что прямо одёр была супруга… и первое дело – обманщица… Значит, не судьба моя! хорошо, что убралась она, царство ей небесное!..

      – Позвольте, Потап Егорыч, табачку понюхать… Вы мне опишите поподробней… Готово!..

      – Я с ней познакомился еще оченно далеко до свадьбы. В ту пору я был приказчиком, сидельцем.

      – Да, да, приказчиком.

      – Вот и да! Однова гулял я летним вечером… Сначала-то, Сидор Семеныч, пойдет весело… ничего… занятная история. Ну, и гулял. Вот эвтак в одной руке держу тросточку, а в другой пеньковые перчатки и помахиваю ими на все четыре стороны. Стало темнеть. Я начал теперь размышлять: «Не пора ли, дескать, домой?» Думаю: «Пора!» – и пошел. Смотрю – на тротуаре идут две девушки: одна то есть горничная, а другая самая моя супружница, примерно, покуда девушка Аграфена. Хорошо; глаза у ней черные, брови черные… «Сем, говорю, подлабынюсь, попытаю счастие…» В случае, какова ни мера, можно тягу дать. Захожу сбоку и веду речь…

      – Позвольте, Потап Егорыч, к кому это вы подходите?

      – Да то-то к Грушке: купца Мурашкина дочь.

      – Ну?

      – И говорю: «Куда, сударыня, гуляете?» Она отвечает: «А вам на что, мон шер?»[2].

      – Нам, значит, особенной важности мало… осведомиться желательно – не больше того.

      – В эвтот раз иду, – говорит, – с гулянья.

      – А нельзя ли полюбопытствовать, как ваше имечко?

      – Аграфена Власьевна Мурашкина.

      – Так-с. Что же вы, Аграфена Власьевна Мурашкина, стало быть, теперича домой отправляетесь?

      – Домой, – говорит.

      – Ну, а ежели внезапно смеркнется?.. Не опасно одним вам, примерно, идти?

      – Нисколько: наш дом-то вот он!

      – Где?

      – Вот он.

      – Гм… так, следовательно, до свиданья!

      – Прощайте-с… А как вас зовут, мусьё? – спрашивает она.

      – Меня, стало быть, зовут Потап Егорыч Свиньин.

      Комедь

2

Мой милый? (от фр. mon cher).