Повести и рассказы. Николай Успенский

на Агапа:

      – Ты врешь, дурья порода! ты здесь и не был.

      – Как не был?..

      – Я тебе говорю, что ты не был… ты послушай меня, что я говорю: ты не был!..

      – Нет, я был…

      – Врешь!..

      Да как пошли, как пошли… батюшки!..

      – В полицию вас всех, – кричат.

      А хмельной хвартальный объясняет мне:

      – За водкой надо посылать!.. Ты у меня не размышляй, а дело делай. Я тебе сказываю так точно… чтоб в акурате водка явилась…

      Только после таких разговоров, голубушка моя, окончилось тем, что поросенка так-таки не разыскали (вор – бедовый). Хвартальные же между тем сказали друг другу:

      – Пойдем в трахтир, их сам шут не разберет!.. И пошли. Мы постояли маленько и себе пошли. Жалко поросеночка-то… право слово… как налитой, господь с ним!.. сама три недели кормила…

1858

      Хорошее житье

      Целовальник с подстриженной бородкой, одетый в синюю суконную чуйку, распахнувшись и упершись левой рукой в свое колено, сидел за столом против своего приятеля, низенького мещанина, который пристально смотрел ему в лицо и курил трубку. Дело происходило за двумя бутылками пива.

      – Да, братец ты мой, такой жисти, кажись, не будет супротив той, как я служил целовальником в Покровском… Нет!..

      – Ты ведь перва был приказчиком у какого-то купца?

      – Как же, как же… три года выслужил в Ливнах.

      – Ну, а как торгашом-то сделался?

      – Попросту: стало быть, сказать тебе по секрету, у хозяина поддели на Егорьев день пудов шесть сахару, чистого рефинаду.

      – Вот как! и сделался торгашом?

      – И сделался торгашом. Да что! должность самая пустая эта, Иван Иваныч. И какой случай, сударь мой: прихожу опосле к одному купцу пайматься, в сидельцы, – «нет, говорит, мне таких не надо». А хозяин, тресни его бока, все расписал про меня; вся причина, толстобрюхой вникнуть не мог, как было дело: воровал-то не я, значит, а товарищи; я только принимал. Прихожу к другому, тот говорит: «Не надо!» Бился, бился, так приписался в торгаши. Что сделаешь! Близко локоть, да не укусишь.

      – Эвто точно…

      – Бывало, едешь, едешь с горшками али с дегтем, смехота, ей-богу!.. орешь, хочь бы те на грош кто купил. К примеру, в рабочую пору: в целом селе ни души. Горланишь: «Соли, дегтю, табаку, мол, лежит баба на боку». Хоть что хочешь делан! ей-же-ей… индо горло распухнет кричамши. На твое зеванье только собаки вякают.

      – А никак, Андрей Фадеич, тут прибаутки какие-то читают! Мне их не приходилось знавать.

      – Есть и прибаутки, там: «Ей тетки, молодки – охотницы до водки, старые старухи – охотницы до сивухи…» Мало ли! Да все пустое, Иван Иваныч. Я б, кажется, теперича не взял тысячи рублев ездить опять по деревням да распевать эти прибаутки. Вот целовальничья жизнь! аи лгали!.. надо прямо говорить.

      – За что тебя сменили?

      – Вспоминать не хотца! (целовальник шепчет на ухо мещанину): то есть в моем кабаке убийство приключилось… ну и…

      – М-м…

      – Да я не роблю; разве я роблю? У меня опять будет место, целовальничье же, и скорехонько.

      – В