Pour la bonne bouche. Влас Дорошевич

тоб ознакомить наших терпеливых читателей с манерой наших великих писателей, мы обратились ко всем современным «звёздам литературы» с просьбою написать «сочинение» на заданную тему.

      Тема:

      Он любил её. Она любила его. Так они вместе любили друг друга.

      Великие писатели, разумеется, написали «сочинение» на пять с плюсом, а гр. Толстой, по своему обыкновению, отказался даже от гонорара. Выражая свою глубокую признательность всем русским писателям вообще, а гр. Л. Н. Толстому в особенности, мы приступаем к печатанию собрания «сочинений великих писателей».

      I. В стране апельсинов и корольков.

      Дон Себастьян-дель-Прима-Бестия, по справедливости, считался первым разбойником в горах Кастилии. Его знала вся Испания от Хереса до Мадеры и от Опорто до Лиссабона. Когда ему делалось скучно, он уходил в ущелья Сьерра-Невады и для развлечения резал там альгвасилов. Про его подвиги рассказывали чудеса. Говорили, что однажды, не имея шведской спички, чтоб закурить пахитосу[1], он зарезал путника, раскурил от его трубки сигару и ушёл. Но вот уже 164 раза солнце совершило своё обычное путешествие из Сантьяго-де-Кампостелы в Вера-Кроче, – как Дон Себастьян-дель-Прима-Бестия переменился. В душу его закралась любовь к Пахите, красе Андалузии, 164 дня страдал Прима-Бестия, а на 165 отточил поострее наваху и засел в Пиренеях…

      …Была чудная полночь, на небосклоне одновременно с разных сторон выходили месяц и солнце, – что бывает только в Испании. Пахита, краса Андалузии, только что выкупалась в прозрачных струях Гвадалквивира и возвращалась к себе в Альпухарру. Смеясь, она перебегала Пиренейские горы, напевая хабанеру и танцуя тарантеллу, – как вдруг из расселины скалы показался бледный, как пять упокойников, Дон Себастьян.

      – Ни с места! – крикнул он, размахивая навахой. – Будь моей невестой, или, клянусь всеми чертями, я отправлю тебя ведьмам в зубы.

      – Что за странный способ объясняться в любви с ножом и на большой дороге? – гордо спросила краса Андалузии.

      – Себастьян всё привык брать с ножом в руке! – отвечал мерзавец.

      – «Оббожаю, люблю, мой ррразбойник, тебя!!!» – воскликнула Пахита, и они укусили друг друга за губы.

      Так они вместе любили друг друга.

      Вас. И. Немирович-Данченко.

      II. Хмурые люди.

      На дворе бегали собаки. На улице шёл дождик. Зонтик стоял в углу. Пётр Петрович лежал на диване с вывихнутой от зевоты челюстью.

      «Хоть бы взять зонтик, да ударить им собаку, или бы хоть Марфа Игнатьевна пришла!» – думал Пётр Петрович.

      В это время дверь отворилась, и в комнату с заспанным лицом вошла Марфа Игнатьевна.

      – Какая скучища! – сказала Марфа Игнатьевна.

      – Тощища! – нехотя отвечал Пётр Петрович.

      – В дурачки, что ли, сыграть или кошку опять выдрать?!

      – Надоело! – зевнул Пётр Петрович. – Давайте от скуки хоть любить друг друга!

      – Это вопрос серьёзный, – серьёзно ответила Марфа Игнатьевна, – это не кошку выдрать!

      – Вы думаете? – рассеянно спросил Пётр Петрович.

      – Над этим вопросом надо подумать, – продолжала Марфа Игнатьевна, – да думать-то лень.

      – Ну, и не думайте! – отвечал Пётр Петрович и, повернувшись на другой бок, захрапел.

      Марфа Игнатьевна села у окна и задумчиво начала ковырять в носу. Через два часа она легонько толкнула Петра Петровича под бок.

      – Что такое? Пожар?! – спросонья заорал он.

      – Нет, не пожар, а просто я вас тоже люблю!

      – Ну, и любите! – зевнул он, и они начали зевать вместе.

      Так они любили друг друга.

      Антон Чехов.

      III. Последний из Уродовых.

      (Из семейной хроники Уродовых).

      – Не хочешь ли, боярин, шоколаду? – таким вопросом приветствовала боярышня Ната Завихры-Отодралова молодого княжича Уродова, встречая его в шитом сенными девушками пеньюаре на пороге терема, убранного в китайском стиле.

      – Не за шоколадом пришёл, боярышня, к тебе я, и не бисквиты есть. Пришёл просить того, что слаще шоколаду и всех белей бисквит на свете! – ответствовал ей последний из Уродовых, шаркая ногой и делая русский поклон.

      – Что ж может слаще шоколада быть? – зардевшись ровно маков цвет спросила боярышня, потупивши взоры.

      – Руки твоей, боярышня, прошу руки, – наставительно заметил Уродов, – в балете зрел тебя я в бенуаре и столь прельщён тобою был, что тут же рек себе: «Воздвигну от неё Уродовых угаснувшее племя!» Согласна, что ли? Я – человек бывалый и дважды на колу сидел.

      – Согласна! – прошептала боярышня. – Ты сам давно мне люб.

      И их уста слились в самом сладком поцелуе, который только раздавался когда-либо в начале XII столетия.

      Так они в старину любили друг друга.

      Всев. Соловьев.

      IV.

1

тоже, что и папироса.