Красное колесо. Узел 2. Октябрь Шестнадцатого. Книга 2. Александр Солженицын

твоё место?

      Уговаривать ли его, что он стратег? С какой клички он и начинал юнкерскую жизнь! Только несколько академистов и знают по-настоящему, чтó может Воротынцев. Никому проронить нельзя, но даже пост командующего армией он не считал бы для себя чрезмерным. Ставка, Ставка! – и ему нужна, и он ей.

      Однако:

      – Но есть приказ брать в штабы только офицеров третьего разряда, полуинвалидов?

      Как командир действующего полка Воротынцев истово ненавидел раздутость штабов в русской армии. Как полковой командир он вполне был бы доволен и переводом хотя бы на Северный фронт.

      – То в штабы, а то в Ставку, – с дружеской грубостью отбросил Свечин. – Да и в штабах сидят здоровые, не выковыришь. Не дури, Егор, не брыкайся. Скажи, куда тебе вызов послать, – в два-три дня вышлю. А то – так заезжай в Ставку сейчас, на обратной дороге?

      – Всё – так, Андреич, – обдумывался Воротынцев. – Это – очень хорошо…

      Но если уже этого касалось – имел ли он право, благородно ли было скрыть от Свечина свой сегодняшний образ мыслей и свои смутные планы, которые хотя и замыслом ещё нельзя назвать, а всё же… Свечин должен знать, кого рекомендует. А и – назвать это всё очень трудно, это ещё всё нужно обсуждать. Но мысли мятежны, это – несогласие с тем упёрто загипнотизированным ведением войны, как ведёт или плывёт Государь. Мысли – мятежны, на чей взгляд они – к спасенью России, но чуть сдвинь акценты – их можно назвать и государственной изменой?..

      И ведь не один Воротынцев так думает: это носится в воздухе, так думают и другие, конечно.

      Не Свечин?

      – Всё так, Андреич. Но я говорю тебе: в разорении – дела обще-государственные. И поэтому требуется от нас нечто большее, чем простая служба в Ставке.

      Вглядывался в башибузука.

      Тот – доедал рыбу, осмотрительно к костям.

      Воротынцев переклонился вперёд, опираясь о столик, собирая на большеглазого, большеухого, упрямого – весь душевный напор, с которым вылетел из Румынии. От нескольких фраз, построенных правильно или неправильно…

      А над их головами:

      – О-о-о! Да тут сегодня, я вижу, собираются младотурки?

      Вскинулись – стоял подле них Александр Иванович Гучков!!

      Тёмно-серый сюртук, чёрный галстук на стоячем крахмальном воротничке. Улыбался, и даже что-то мило-застенчивое в улыбке было. Приветливо поглядывал через пенсне.

      Воротынцев радостно вскочил:

      – Александр Иваныч! Вот чудо!

      Свечин поднялся сдержанно.

      Ответное пожатие Гучкова было слабоватое. И весь он выглядел не бодро, хотя добирал тем, что голову держал назад.

      – Какое ж чудо?

      – Да вот – встретили вас!

      – Я у Кюба – нередко. Большее чудо, что тут – вы. И вдвоём.

      – Я ведь… звонил вам, искал вас!

      – Мне передавали.

      Серьёзно-печальное выражение выкатистых глаз. Под глазами и в щеках – отёки. В набрякшем лице – тяжесть.

      Хоть и видно, а:

      – Как себя чувствуете?

      Плечи