Одиссей Полихрониадес. Константин Леонтьев

повторил ему то, что́ сказал паше.

      – А ты мне скажи, чорбаджи, – говорит тогда турок, – рад ведь ты был, когда ваши московские сюда пришли и Тульчу забрали и Силистрию осадили. Ты мне, чорбаджи, правду говори только и меня ты не бойся.

      – Что́ ж, я тебе скажу, – ответил ему отец, – вера у них с нами одна…

      – Это ты хорошо говоришь, чорбаджи. И вижу я, что ты человек не лживый, а прямой и добрый. Все, что́ ты сказал, все правда. Сиди здесь, я скоро вернусь, а ты сиди и не бойся.

      Вышел турок и запер отца снаружи. Долго ждал отец и молился. Наконец турок вернулся и смеется:

      – Иди с Богом, куда хочешь. И лошадь твоя здесь. Да скачи скорей, чтобы тебя не вернули. И уезжай потом куда-нибудь подальше и от нас, и от русских.

      Не верит отец и подумать не знает, что́ такое случилось. И сказал он аге этому:

      – Ага мой, не могу я с этого места тронуться, пока не узнаю, за что́ ты меня так милуешь.

      – А вот за что́, – говорит ему турок. – За то, что весь ваш род люди хорошие, других милуете и вас надо миловать.

      – Слушай, – говорит, – садись на коня. Я сам тебя до другого села провожу, никто тебя не тронет.

      И рассказал отцу, что тот отцовский брат, дядя мой, который хан держал, его брата спас и кормил.

      Ехали долго вместе, около часа, и ага ему историю брата рассказывал.

      Дядя мой держал хан около Софьи; а брат этого турка был учеником налбанта[5] в самой Софье. Он был молод и красив. У паши, который тогда начальствовал в Софье, была возлюбленная христианка; жила она в своем домике на предместье, не далеко от того хана, где молодой Джемали лошадей ковал. Любил Джемали наряжаться и щеголять на диких и злых жеребцах. Случалось часто, что он мимо соседки в пестрой одежде скакал: и не знал, что она всегда на него из-за решетки в окно глядела.

      Потом нашла она случай познакомиться с ним, нанимала тележку в их хану; кисет ему вышила и велела одной старушке ему передать. Эта же старушка сказала ему:

      – Джемали-ага, госпожа моя велела тебе сказать, что она тебе табаку хорошего хочет дать из окна вечером; она тебя очень жалеет и говорит: какой юнак, на бейопуло[6] больше похож, чем на простого человека!

      – Так узнали они близко друг друга и впали в грех, – говорил отцу тот турок. – Узнал и паша. Тогда было все проще в Турции, и погибнуть было легче, но легче и спастись. Схватили Джемали в саду у христианки молодой и привели в конак.

      – Ты кто такой? – закричал грозно паша, – что по ночам в чужие дома заходишь; и через стены лазаешь? Кто ты такой, собака, скажи?

      – Мы иснафы, паша, господин мой, – иснафы мы, самим вам это известно.

      Паша покраснел и закричал:

      – Пошел вон, осел!

      В чем же тут секрет был, что паша смутился? Иснафами зовутся люди одного ремесла, одного цеха, и самое это слово употребляется иногда иначе, аллегорически.

      Мы с тобой иснафы, то-есть товарищи, одного ремесла люди; кумовья, если хочешь…

      А паша и сам по ночам у этой христианки бывал, и бедный Джемали и не ожидал, что он так остроумно и колко ответит.

5

Налбант – коновал или вообще человек, который лошадьми занимается, кует их и т. п.

6

Бейопуло – дитя бея, молодой барин.