Крест Христов. Отсутствует

– как образе праведности, об Иоанне – как образе любви. И вот собрались вокруг Него человеческая вера, и праведность, и любовь; и Христос уходит и стоит перед лицом смерти, крестной смерти. А ученикам холодно, настала ночь, ранние, такие утомительные часы ночи; и тоска их гложет, и от тоски все трое засыпают. А в это время Христос стоит пред лицом Своей смерти, которая есть не что иное, как смертность всего человечества, которую в день Крещения Он, как человек, на Себя принял и которую, как Агнец, закланный до создания мира, Он воспринял на Себя. Смерть Ему чужда во всем; как Бог, Он бессмертен; как воплощенный Бог, Он самое тело воплощения сделал бессмертным, и смерть Его – наша смерть, которая Его убивает. Это всечеловеческое убийство. И перед эти ужасом смерти Он молится: «Господи, чтобы прошла эта чаша!». Содрогается плоть, душа Человека, может быть, более страшно, чем душа всякого человека и плоть всякого человека перед смертью.

      И Он встает и идет к Своим ученикам в надежде, что встретит человеческий взор, что коснется Его человеческая рука, что хотя Он на каком-то расстоянии от них, но Он не один, – а они спят. Их тоска оказалась сильнее сострадания, любви, всего, что их связывало со Христом. Они спят, Христос снова отброшен в совершенное одиночество. Он снова молится. На этот раз Он сделал шаг к победе; в первый раз Он говорил: «Да мимо идет чаша сия», теперь Он говорит: «Если Мне надо ее пить – пусть будет так». И на этом Он истощил все Свои человеческие силы. И Он идет за помощью. А ученики спят, у них нет для Него ни взора, ни слова, ни прикосновения руки – ничего нет. Его снова отталкивают в одиночество. И третий раз Он молится: «Да будет воля Твоя!». И тогда все совершено. Он возвращается к ученикам, и теперь Он их может разбудить, теперь все на Нем – никто не помог.

      Из этого мы можем многому научиться. Бывают моменты, когда и нам кажется, что мы если и не перед лицом смерти, то перед лицом какого-то решающего события, решающего поворота жизни, и так бы хотелось услышать хоть одно слово, чтобы хоть кто-нибудь взглянул, кто-нибудь прикоснулся к руке, но мы чувствуем, что мы одни и надо все сделать без помощи. И еще – что мы не можем этого сделать враз никакими силами, но мы можем бороться; Гефсиманское борение – для нас пример того, что с нами может быть. Если мы не можем сказать: «Да будет воля Твоя», – мы можем сказать: «Господи, Господи, пронеси эту чашу мимо меня, если только можно»; эти слова «если только можно» – предел нашей веры, предел нашей готовности принять волю Божию, даже если она такая страшная, такая страшная…

      Второй раз мы можем приступить к борьбе; если первые слова – «если только можно» – были правдивыми в нашем сердце, то мы сможем сказать дальше; «Если надо – да, пусть будет; но только если надо! Сказать: «Да будет» – у меня нет сил». Но, если эти слова – «если только надо» – правдивы, у нас найдутся напоследок силы сказать: «Да будет воля Твоя», какова бы она ни была; если даже она обозначает, что самое страшное должно случиться… Но когда мы выходим из этой борьбы, или в промежутках между нашими