Богатыри не мы. Устареллы (сборник). Элеонора Раткевич

за разодранную дочь, – теперь – ломай.

      Майк Гелприн, Александр Габриэль

      Виршители

      Утро было сырым, промозглым и серым. Город, закутавшись в туман, досыпал, досматривал последние сны, дрожал крышами домов под осенней слякотной моросью. Еще не вышли на мощенные булыжником улицы первые молочницы, еще не менялась гвардейская стража у городских ворот, а виршитель Элоим был уже на ногах.

      Ежедневный двухчасовой путь до мрачного, серого камня, строения, отведённого под нужды Ордена, Элоим проделывал пешком. Он разменял уже шестой десяток, и утренний моцион для поддержания здоровья был необходим. Кроме того, самые лучшие, самые сильные вирши Элоим сложил именно в утренние часы. Впрочем, это было давно, еще при жизни виршителя Эдгара. Тогда Элоим был всего лишь молодым виршетворцем, он и мечтать не смел, что займет после смерти Эдгара его место, возглавит Орден и станет вторым лицом в стране после короля.

      Элоим, преодолев с десяток кривых узких переулков, вышел, наконец, к городскому парку, углубился в него и вскоре достиг заросшего лилиями и кувшинками пруда. Виршитель остановился, он всегда останавливался на этом месте. Пруд был его свиршением, проделанным в одночасье, экспромтом, сам король рукоплескал ему тогда и пожаловал орден Дактиля, первый из пятерки орденов Размера.

      Пару минут Элоим постоял, любуясь на свиршение, затем двинулся дальше. До здания Ордена он добрался, когда утренний туман уже рассеялся и сошел на нет, а Город пробудился и вовсю перекликался людскими голосами.

      У входа в здание Элоим остановился и склонил голову. Здесь в стену была вмурована латунная табличка с начертанным на ней Эдгаровским виршем. Тем самым, знаменитым, отвратившим поразивший страну мор.

      Когда чумной неотвратимый мор

      и в каждый дом, и в каждое подворье

      явился нежеланным, словно вор,

      неся с собой неслыханное горе…

      Когда беда, страшней которой нет,

      в дома проникла сквозь дверные щели,

      и всё тусклей привычный звездный свет,

      всё глуше и печальней птичьи трели…

      Когда летят, нахмурясь, облака

      и небо предзакатное багрово,

      и смерти равнодушная рука

      выхватывает каждого второго…

      Когда, смирясь, к земле прильнула высь

      и замолчали скрипки и валторны…

      Я приказал беде: «Остановись!» —

      черпнув душою силы виршетворной.

      И я пою конец чумных времен,

      конец беде под каждым нашим кровом.

      Любой больной да будет исцелен,

      здоровый же – останется здоровым! —

      в который раз прочитал Элоим, хотя и знал вирш наизусть.

      Он распахнул тяжёлую резную дверь, вошёл и по винтовой лестнице поднялся на второй этаж, к кабинету.

      Виршетворец Эрмил, поджарый, подтянутый смуглый красавец с чёрными вьющимися волосами, падающими на высокий лоб, был уже на месте.

      – К нам пришёл человек, виршитель, – доложил Эрмил, – дожидается со