Красное колесо. Узел 2. Октябрь Шестнадцатого. Книга 1. Александр Солженицын

споткáлся – был бы глодный!»).

      Саня, уже без шинели, без ремня и в гимнастёрке, мокроватой по-за плечами, навыпуск (с Георгием, так и попадает сам в косое зрение), с натягом стянул мокрые сапоги, надел чувяки из обрезанных валенок, была у них тут такая домашняя сменная обувь, на одного Устимовича не налезала, и стал прохаживаться по нешаткому неструганому полу. По дурной погоде – да пошли Бог спокойный вечер и спокойную ночь. Бывает тут, в землянке, прикрыто и покойно, как дома не всегда.

      – Да! – вспомнил. – Тут кидала, наверно, шестидюймовая, – близко?

      – Прям по второй батарее! – прукал губами Чернега, безпечно.

      – А я только от Дубровны отходил – вдруг, слышу, бьют, десять снарядов – и за Дряговец. Сказать, что ответили нам, – так будто не нам. А где-то близко.

      – По второй батарее, – кивал Чернега. – В одном орудии щит погнуло, колесо снесло. Троих ранило. А лошадки далеко стоят, ничего.

      – А кто видел?

      – Сам ходил.

      – Да ты ж дома сидел?

      – Так тут близко, сбегал.

      Чернега б – да на месте усидел, полверсты сбегать-посмотреть! Толстота ничуть не мешала ему прыгать и бегать, толстота его вся была силовая.

      – Чевердина не знаешь там такого, хоботнóго? Длинного, с бородой мочалистой? Тагильский.

      – Да, кажется. Да.

      – В живот его. Везти боятся, не довезут.

      Опять холодным помелом, из груди.

      Вот как. Сушись, уютно, распоясался, чувяки. А солдат рядом Богу душу отдаёт. Да уж привыкнуть бы, кинет ночью и на нас шестидюймовый – не помогут брёвна наката.

      А Цыж – проворный, заботливый, как дядька, несёт духовитые щи так щи!

      – Просто запахом сыт! Ну и Цыж!

      Да и хлеба мягкий сукрой, поперёк всей хлебины отрезанный, это же надо так ещё отрезать, долгим овалом, чтоб от края до края сколько раз откусить, жевнуть, пока добраться. И ещё отдельно – луковичка сырая.

      – Ах и Цыж! – усаживался Саня за стол и ложку скорей окунал.

      Уже в летах, пятеро внуков, подвижный хлопотной Цыж столовал всех троих взводных. Это Саня и предложил, чтоб не ухаживал за каждым отдельный денщик, стеснительно, а один бы всех кормил, других примкнули к строевому делу.

      Но запах достигал наверх пуще низового. И Чернега, избочась на верхней койке, втянул широким носом:

      – Цыж! А – щей не осталось?

      – Эх, вашбродь, – сожалел небритый Цыж, будто самому не хватило, – последние вычерпал.

      Откинулся Чернега на подушку. Саня хоть очень раззарился на щи, а позвал:

      – Иди, хлебни, уступлю.

      – Не надо, – сказал Чернега в потолок, – ты сегодня назяб.

      – Да иди, ладно!

      – А греча – есть лишняя, вашбродь. Сейчас гречу принесу, удобренная!

      – Так давай, не томи! – скомандовал Чернега.

      Уковылял Цыж поспешной развалочкой.

      Чернега постучал по барабану живота:

      – Два часа как пообедал,