Тень. Влас Дорошевич

, всползает на стену и оттуда кивает мне своею огромною, безобразною головой.

      Когда я поднимаю голову, она моментально всползает ещё выше, растёт и пухнет, – этот чёрный, отвратительный призрак.

      Она следит за мной, повторяет каждое моё движение, издевается надо мной, и я в бессильной ярости сжимаю кулаки.

      Мне никуда не уйти от неё!

      Когда я, обезумев от бешенства, кидаюсь на неё, она моментально исчезает, свёртывается клубком у моих ног, ползает около них, словно хочет схватить меня за ноги и повалить.

      Когда я начинаю метаться по комнате, она огромными шагами перескакивает через всю комнату, словно чудовище, которое сторожит каждый мой шаг и каждую минуту преграждает мне дорогу.

      Она везде. Она появляется на двери, около окна на стенах, в углах, нагибается надо мной, перетягиваясь через потолок.

      Я не могу сделать движения рукой. Её огромные, безобразные, цепкие лапы ползут по стенам, ежеминутно готовые схватить меня и задушить как щенка.

      Окаменелый от ужаса, я стою перед нею, боясь пошевелить рукой и ногой, и смотрю, как она покачивает головой при каждом колебании пламени тусклой лампочки, горящей в фонаре.

      Я не могу, не могу отвернуться от неё.

      Мне страшно. Я чувствую, что она стоит за спиной у меня, и мне неудержимо хочется оглянуться!

      Я помню, как увидал её в первый раз, – этого проклятого двойника, который знает всю мою жизнь, который не оставлял меня ни на минуту ни на секунду.

      Даже тогда, когда я думал, что я один, он был здесь, – этот двойник, – всё видел, всё подсматривал и издевался надо мной, передразнивая каждое моё движение.

      Тогда я тоже думал, что я один.

      Жена лежала в забытье, прикрытая атласным стёганым одеялом. На его светлом фоне, около самой её головы, виднелось большое пятно от какого-то пролитого лекарства.

      Мне были противны и это грязное пятно и это красное от жара лицо, с запёкшимися губами, закрытыми глазами, посиневшими, распухшими веками, косичками мокрых волос, приставших к потному лбу.

      Изредка она тихо стонала, и я брезгливо подавал ей ложку какого-то питья, с отвращением приподнимая другою рукой потную, мокрую голову.

      Когда она шевелилась под одеялом, её тело казалось мне каким-то огромным червяком, которого мне хотелось раздавить.

      Она возбуждала во мне гадливость и ненависть, – эта женщина, допившаяся до горячки.

      Если я не душил её, то только потому, что без отвращения не мог подумать, как я коснусь руками её жирной, влажной, горячей шеи с надувшимися жилами.