Соленый арбуз. Владимир Орлов

влекущая…

      Бульдозер смеется по-лошадиному и добавляет о Зойке такое, отчего Букварь краснеет. Он стискивает зубы, готовый броситься на Бульдозера, но вдруг вспоминает все забытое им на час: и то, что он слыхал о Зойке, и то, что он сам знал о ней, и то, что произошло по дороге в Курагино, и очкастого хлюпика, и розовые полоски чулок, и слова «все так просто», и свою решимость перейти сегодня черту. «Все так просто…» И злость выходит из него, как воздух из проколотой камеры.

      Все так просто. Все так живут. Закрутились, закрутились в голове мысли, с которыми шагал он последние шесть километров по грязной дороге в Курагино. Зойка? А почему бы не Зойка? Мысли грязные, как та дорога. Ну и пусть! Зойка танцует с курагинским, она смеется ему. Бульдозер, может быть, не так уж далек от истины. Ну что ж, так будет лучше. Так будет легче. Нежности забыты, они были бы тут смешными. Слова, брошенные Бульдозером, толкнули его в мир реальный, и Зойка сразу стала той Зойкой, из реального мира.

      Курагинский расшаркался, и Зойка идет к ним.

      – Букварь, ты не обижайся, следующий танец твой.

      Сама. Ладонь на талии, ладонь на локте. Это танго, его нужно танцевать медленно, прижавшись друг к другу. Он чувствует ее теплое, тугое тело, ее плотные бедра и грудь. Ее глаза совсем рядом, черные, влажные, блестят, словно пьяные.

      10

      Дождь каплет, каплет, тонкими, неуверенными, смываемыми ветром струями лижет стекла, въедается в желтую штукатурку. Свет в окне гаснет, вынырнувшая из черноты белая кисть руки открывает окно, и Зойкины сапоги спрыгивают с ободранного подоконника в косую сетку дождя.

      Букварь стоит, растопырив руки, страхует на всякий случай. Зойкина голова тыкается в мокрый его ватник, правая рука ее цепляется за воздух.

      – Не надо! – шепчет Зойка.

      Букварь обиженно и смущенно опускает руки. Ничего он такого и не думал. Просто хотел поддержать ее.

      Они идут вдоль длинных приземистых общежитий с черными, сонными рядами окон.

      – Сапоги, – показывает Зойке на ноги Букварь.

      – Угу. А ты думал, я пойду с тобой в туфлях? На тоненьких-тоненьких каблуках?

      – Нет. Я не думал. Особенно на тоненьких…

      Он замолчал, и Зойка замолчала. Букварь любил молчать. Вот так идти рядом с человеком, с которым тебе хорошо, и молчать. Думать о чем-то своем. Или вообще ни о чем не думать.

      Просто идти…

      Но сейчас нельзя молчать. Зойке можно, а ему нельзя. Молчание их не связывает. Нужно подбрасывать в огонь сучья. Все время. Чтобы не погас.

      Букварь скосил глаза на Зойку, и ему показалось, что Зойка морщит нос. Наверное, ее смешит его растерянность, и она наблюдает за ним с любопытством. («Интересно, как будет вести себя этот?») Собственно говоря, он и сам прекрасно понимает, что все это игра. Но вести-то игру надо ему.

      – Ты спишь? – спросила Зойка.

      – Нет, я думаю, – сказал Букварь.

      – И ты знаешь, о чем думаешь?

      – Знаю. О звездах.

      Он на самом деле начал думать о звездах. Уже неделю он не