Гоп-стоп, битте!. Георгий Хлусевич

ты его уродуешь.

      – Его вообще надо замочить. Оторвал карман, пидар! – Таксист пнул со всей силы ногой в лицо.

      Дернулась от удара голова, кровь оросила траву, но пассажир не шевельнулся.

      Подбежала, толкнула в грудь со всей силы.

      – Хватит! Кассир сказал тебе, клиента не калечить!

      – Влюбилась, Нинон?

      Открыли рюкзак. Опа-на! Вытряхнули деньги. Обыскали. Раздели до трусов. Уложили одежду в рюкзак, отнесли в сторону, завалили травой и ветками. Вещдок! Вернулись. Чемодан извлек из бардачка бутылку «Жигулевского» и вылил пиво на ограбленного.

      Сели в машину, проехали пару метров. Таксист нажал на тормоз.

      – Нельзя его так оставлять, – водитель достал из-под сиденья монтировку, – пойду его грохну.

      – Ты че, Чемодан? Он же в полном отрубоне.

      – Так все-таки влюбилась? – Открыл дверцу, собираясь выйти из машины.

      – Только попробуй! Скажу Кассиру, он тебя уроет.

      – А если он потом нас вспомнит?

      – Ни один еще не вспомнил.

      – Ни один еще после такой дозы карманы мне не отрывал. – Водитель посмотрел в сторону поверженного пассажира, подумал немного, грязно выругался и нерешительно тронул с места.

      Сидела с каменным лицом. Прикурила сигарету и тут же выбросила.

      На фронтоне придорожного кафе «Ласточка» местный художник нарисовал птичку, похожую на летящего пингвина.

      – Останови у «Ласточки». Живот скрутило.

      Забежала в кафе, но пошла не в туалет, а к телефону.

      – Верка, привет, – оглянулась, зашептала секретным голосом, – слушай, внимательно. Позвони в «Скорую». На шестом километре справа от столба, прямо за посадкой… Кто-кто? Клиент. Да, молодой. Да, красивый. Машина рядом? Отлично. Сгоняй. Укутай в одеяло – дубариловка. Пока «Скорая» приедет, он замерзнет на сто рядов… Да, влюбилась. А что, нельзя? Давай! Рассчитаюсь по-царски.

      Вернулась. Села сзади. Закрыла глаза. Запрокинула голову.

      Ей никто раньше не целовал ладонь. Он первый.

* * *

      Белые стены приемного покоя и мучительно издалека, никак не понять откуда, бесстрастно, глухо, без модуляций:

      – Фамилия? Как твоя фамилия?

      – Не врубается, алкаш. – Женский голос, тоже лишенный сострадания.

      – Ну, хорошо, а как маму-то зовут, помнишь?

      – Не помнит! Как это, в сущности, ужасно, забыть имя матери. – Доктор в застиранном, тесном в подмышках халате покосился на смазливую медсестру и остался доволен произведенным впечатлением. – Смотрите, Леночка, был здоров от природы, можно сказать, как бык здоров. Живи – не хочу, но он, пьянь, целенаправленно, систематически, ежедневно отравлял себя зельем – и вот результат. Я понимаю, конечно, что алкоголизм – это болезнь, знаю, что из множества бытовых пьяниц, ежедневно употребляющих спиртное в течение нескольких лет, только восемь процентов превратятся в законченных алкоголиков, но не понимаю вот этого слабоволия, вернее, полного отсутствия воли. Ведь до того, как он приобрел болезненную зависимость