Апостол, или Памяти Савла. Павел Сутин

глядел на Дорохова, и сигарету держал самыми кончиками тонких пальцев.

      Все понимает, подумал Дорохов. И слово нашел самое верное – «волнуют».

      – Да, – согласился Дорохов. – Такие разговоры молодому советскому ученому вести непривычно. А вы сами хотите в Нью-Йорк?

      – Нет, – экселенц отрицательно качнул красивой головой. – Туда я не хочу. Там Алик, нам двоим там будет тесно. Ты когда улетаешь?

      – Послезавтра, – беспокойно сказал Дорохов.

      Он все боялся, что Риснер в последний момент отменит «рождественские каникулы».

      – А что там у тебя?

      – В смысле?

      – В Сибирске. Ты ведь в Сибирск летишь?

      – Как «что»? Мама, папа. Я всегда Новый год встречаю с родителями.

      – Да, я помню, Татьяна говорила. Там мороз, наверное?

      – Да уж наверняка, – хмыкнул Дорохов. – Там зима так зима. Минус тридцать и сугробы.

      – До чего вы все похожи! – сказал Риснер. – Ганькина тоже как начнет рассказывать про свой Бийск – будто песню поет. И такая, знаешь, светлая грусть в глазах. И чем больше вы про зимы и сугробы рассказываете, про просторы и тайгу – тем явственнее, знаешь ли, некая снисходительная нотка. Мол, разве ж в Москве зима? Разве ж в Москве лес?

      – Зима в Москве – дерьмо, – подтвердил Дорохов. – Каша. Слякоть.

      – Ага. Но жить вы предпочитаете в Москве. Вдали от любимых сугробов. Ты мне напоминаешь писателя-почвенника, который воспевает родные нивы, проживая на улице Горького. – Риснер затянулся. – А кроме Нового года тебя вообще домой не тянет?

      – Нет, – твердо сказал Дорохов. – Не тянет. Я восемь лет в Москве живу.

      И подумал, что в Сибирск он всякий раз улетает с удовольствием, но на третий-четвертый день ему всегда хочется домой, на Полянку.

      – Ну лети, – вздохнул Риснер. – Лети, сокол. Отдохни там. И подумай на досуге. Тема твоя – не то чтобы новаторская. Но прикладная, понимаешь? Она сейчас востребована и еще долго будет востребована. Ты всегда будешь при деле. Здесь ли, в Нью-Йорке ли.

      – Это что, официальное предложение? – шутливо спросил Дорохов.

      – Это официальное предложение подумать, – сказал Риснер серьезно. – Ты подумай как следует: как жить дальше собираешься. И с металлами осторожнее. Это не шутки. Это лет пять общего режима.

      – Строгого, – сказал Дорохов. – Я узнавал.

* * *

      …было после? После опять был рабби. И повестка.

      Через пять дней после ужина у Хуна-Финикийца Севела шел по площади Праздника Опресноков и встретил рабби Рехабеама. Севела спешил в санитарный департамент, он пересекал площадь и еще издали заприметил костлявого квартального. Нелепая, как пугало, фигура в коричневом хитоне и фиолетовом тюрбане двинулась навстречу. Тюрбан мотался взад-вперед, а грязные полы хитона с коричневой бахромой из разлохматившихся ниток вздергивались, обнажая худые голени и запыленные стопы с шишковатыми пальцами. От поспешного