Созданные для любви. Евгения Перова

мы с Евгением Леонидовичем обжимались среди осциллографов, Маняша угасала: она уже не вставала и перестала меня узнавать. Конец ее был мучителен. У меня оставалась еще неделя отпуска, и я не вышла на работу: надо было прийти в себя и подумать, как жить дальше. Теперь ничто не держало меня здесь – ничто, кроме Евгения Леонидовича. Умом я понимала, что лучше бы мне уехать, но… Тогда придется жить с мамой – эта перспектива меня не слишком радовала: я слишком привыкла к самостоятельности, а мама перебарщивала с заботой. Да и, честно говоря, в Москве мне не понравилось: шумно, многолюдно, дышать нечем. Все какие-то злые, мрачные! В институте мне было трудно – я остро чувствовала свою провинциальность, хотя училась лучше многих. Друзей я так и не завела. Потом я плохо представляла себе будущую работу – снова идти в школу не хотелось. И в любом случае мне придется доработать до конца учебного года! А пока можно разослать резюме. Только понять бы куда. Но жизнь опять решила по-своему. Услышав о моих планах, мама грустно улыбнулась:

      – Боюсь, это я к тебе перееду. С работы мне придется уйти… по ряду причин… Если я буду жить здесь, мы сможем сдавать московскую квартиру. Ты ведь понимаешь, что это решение лучше?

      Я понимала. Мама всегда была очень практичной. Но почему ей надо уходить с работы?! Я видела, что она не хочет рассказывать – но разве можно было от меня отделаться? И мама нехотя рассказала мне правду, услышав которую, я похолодела: у мамы был рак! Несколько лет назад она перенесла операцию, а теперь обнаружили новое образование. Лечение долгое, а в частной фирме никто не станет держать ей место, найдут другого специалиста…

      И мы ничего не знали! Я смотрела на маму и видела ее совсем по-другому, словно кто-то протер мне глаза или сменил фильтры объектива: мама, которая всегда казалась мне чуть ли не истеричкой, была на самом деле невероятно сильным человеком! Я еще не осознала это до конца, как вдруг увидела еще кое-что и испугалась – никогда прежде не удавалось мне заглянуть в будущее дальше, чем на пару часов, а тут… Наверно, мое лицо страшно изменилось, и мама кинулась утешать:

      – Ну что ты! Ничего ужасного нет! Мне придется пройти химию, это неприятно, но терпимо. Все будет хорошо, вот увидишь! Девочка моя… Не плачь, родная!

      В момент озарения я ясно увидела стоящую за мамиными плечами Смерть. Мама была еще жива, а я… Я ее уже похоронила. Мама обнимала меня и целовала, а я, уткнувшись в мамино плечо, только всхлипывала, думая: «Это нечестно! Нечестно! Почему ты отнимаешь у меня всех?! За что?! В чем я провинилась?!» Не знаю, к кому я обращалась – к Мирозданию? Да, я думала тогда о себе. Не о маме. Это пришло позже, вместе с невыносимым чувством вины. Накрыло меня ночью – стыд, раскаяние, ужас, боль, горе. Терпеть это не было сил, я встала и пошла к маме. Она тоже не спала.

      – Можно к тебе? – робко спросила я. Даже в детстве мы никогда не спали в одной постели – Онечка считала, что это баловство. Да и вообще, всякие проявления нежности у нас не приветствовались. А мне так этого