Совсем не прогрессор. Марик Лернер

на тогдашние события, вовсе не совпадающий с официальной версией. Добровольность вхождения Восточной Европы в состав самого замечательного в мире государства вызывала у него кривые усмешки. Впрочем, с возражениями на собраниях не выступал, исключительно среди своих. И так ругани хватало на его рассказы. Уж очень отличалось его изложение событий от уроков истории.

      Как бы то ни было, именно такой человек и требовался на первых порах новичку. Невозмутимый, всезнающий и заслуженный. Наград они не носили и в обычное время: считалось излишним хвастовством. Все окружающие и так прекрасно знают, у кого и за что они имеются, но когда ты в курсе, что напарник не сдрейфит и доказал это делом, всегда легче на душе. Еще бы не пытался стихи писать – совсем замечательный был боец. Так ведь не только кропает, еще и читает окружающим. Не нравится Киплинг – изучай Светлова. Про, гы, «Итальянца» для Итальянца: о том, что нет справедливости «справедливее пули моей». Или читай Симонова. Это поэзия… Не про наши дела, но все равно стихи, не убожество. И ведь не скажешь: обидится. Дипломатические советы осваивать рифму и изучать мировое творчество на примерах мимо ушей пропускает.

      Жрать охота. Хоть сухпай в желудок положить. Дерьмовая еда. Одна консерва «Минтай в масле» и пакет с черными сухарями. Разве голод заглушить.

      Что за звук?

      Цепочка людей неожиданно замерла, и они не хуже тараканов на кухне, разбегающихся при включении света, метнулись во все стороны, норовя забиться в укрытие. Огромная ладонь ударила в грудь – и он отлетел в сторону, неловко падая на спину и с ужасом слыша неприятный хруст в ящике за спиной. Хана «Сигналу».

      – Ракету! – слабо донесся дикий крик. В уши будто ваты набили.

      Метрах в ста опять рвануло, и взрыв был нехилый. Это не полковушка, что-то серьезное. Откуда у духов стопятидесятипятимиллиметровая артиллерия?!

      Он перевернулся, собираясь последовать примеру остальных, срочно забиться под камень, и уткнулся носом в прекрасно знакомые ботинки. Предмет его глубокой зависти и абсолютно неуставные. Легкие и прочные, естественно, чуждого нам в корне производства. Самое то по горам ходить.

      – Ай, мама, как болит, – простонал Акимович.

      В боку у него была большая рана, и там что-то неприятно шевелилось.

      – Сейчас, Итальянец, – пробормотал. Скорее сам себя успокаивал, потому что вряд ли тот понял.

      Руки сами автоматически делали привычное дело. Промедол. Разрезать одежду, тампон, примотать на скорую руку. Еще один промедол. Хуже не будет.

      Ухватил за шиворот и, упираясь ногами, надрываясь, потащил к присмотренной расщелине. Какое-никакое прикрытие, а лежать на открытом месте под обстрелом – большое спасибо. Сколько ты весишь, сука? Почему такой тяжелый?

      Чьи-то руки ухватили Акимовича, помогая, и они рывком оказались в вожделенном укрытии.

      – Связи нет? – глядя, как он со злостью скидывает ящик, спросил старлей.

      – Разбилась.

      – Не вздумай бросить.