Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа. К. У. Гортнер

Мадонну с Младенцем, с нимбами и в окружении херувимов.

      Что бы ни говорили кардиналы, папочка не слишком отклонился от традиций. Десять мрачных пап смотрели на меня со стен Sala dei Pontefici[32], включая праведного Николая III, основателя Ватикана. Анфилады были расписаны библейскими сценами; одно помещение оставили для портретов нашей семьи. Это тоже традиция, и здесь мы будем изображены с печатью святости на лицах. Я уже позировала Пинтуриккьо с громоздкой короной на голове. Хуан и Чезаре тоже позировали, хотя позднее Чезаре, закатывая глаза, сказал мне, что маэстро в своем стремлении угодить папочке превзошел собственный скромный талант.

      Мне хотелось пройти по этим залам, оттягивая неизбежное, но мои женщины уже расправили за мной шлейф, готовя меня к выходу в Sala Reale[33], где нас ждал папский двор. Отсутствовал только мой брат Хуан. Он должен был ввести меня в зал.

      Внезапно вошел турок.

      Адриана вскрикнула, женщины испуганно заохали, я нахмурилась под вуалью. Конечно, это был Хуан, уже примерявшийся к титулу его милости герцога Гандия, хотя грамоту еще не прислали. Только теперь он явился не в облачении испанского гранда или хотя бы итальянского аристократа, а нарядился в длинную мантию с золотой нитью, тюрбан с перьями белой цапли и большой воротник в золоте и сапфирах. К тому же отрастил бородку, дополнявшую чужеземное облачение.

      – Бога ради, Хуан! – сказала я. – Ты зачем так вырядился? Это же не карнавал.

      Он махнул, отодвигая женщин, и взял меня под руку:

      – Ты должна знать, что один воротник обошелся в восемьдесят тысяч дукатов – больше, чем все твое приданое.

      – Будто кто-то считает, – ответила я, и тут горло у меня перехватило.

      Папочка сидел на возвышении в своем священном облачении и алой шапочке, над его креслом нависал, словно грозовое облако, бахромчатый парчовый балдахин. На ступеньках перед ним лежали цветные подушки для высоких гостей. Джулия и ее дамы уже воспользовались этой привилегией – они расселись на подушках, даже не поклонившись папе. Я видела, что церемониймейстер папского двора, немец Иоганн Бурхард, официальный распорядитель всех событий, уставился на них в ужасе от такого пренебрежения этикетом. Мы с Хуаном прошли мимо щебечущих дам, шлейф натянулся у меня на пояснице, когда я поднялась на возвышение, чтобы поцеловать руку отцу.

      – Моя farfallina, – сказал он. Изо рта у него дурно пахло – такое случалось с ним редко, – а вокруг глаз, обычно таких ясных, образовались красные круги. – Никогда не думал, что настанет день и мне придется передать мой самый драгоценный бриллиант другому.

      Голос у него перехватило. Повисло мучительное молчание – мне показалось, он сейчас расплачется. Папочка всегда был несдержан в чувствах, но никогда ни словом, ни делом не давал мне понять, что мой брак – это нечто большее, чем необходимый политический маневр, который почти не изменит мой образ жизни. Его беззаботность придавала мне силы, а теперь я вдруг замешкалась

32

Зал понтификов (ит.) – назван так, поскольку его стены украшали портреты пап (не сохранились до наших дней).

33

Большой зал (ит.).