Ключи Царства. Арчибальд Кронин

никакой надежды узнать, кто этот человек.

      Снова наступило молчание, нескончаемое, леденящее душу. Все туманилось перед глазами Фрэнсиса. Он чувствовал, как тошнота подступает к горлу. Наконец, сделав над собой страшное усилие, Фрэнсис встал:

      – Спасибо, Скэнти, что сказал мне.

      Он вышел из комнаты, нетвердыми шагами спустился по голой лестнице. На лбу и ладонях выступил холодный пот, перед глазами стояла, преследуя и мучая его, Норина комната – ее опрятная нарядность, белизна и покой. Фрэнсис не чувствовал ненависти, только жгучую жалость, судорожно стискивающую его душу. Выйдя на грязный двор, он прислонился к фонарному столбу, и его стошнило в канаву.

      Теперь ему стало холодно, но он не оставил своего намерения и решительно зашагал к церкви Святого Доминика.

      Скромная экономка священника бесшумно впустила его в дом. Спустя минуту она так же бесшумно вернулась в полуосвещенную комнату и впервые слабо улыбнулась ему:

      – Вам посчастливилось, Фрэнсис. Его преподобие свободен и может принять вас.

      С табакеркой в руке отец Джеральд Фицджеральд поднялся навстречу юноше. За сердечностью его манер проглядывало недоумение. Осанистый и красивый, он очень подходил к этой комнате с французской мебелью, старинным prie-dieu[22], отличными копиями итальянских примитивистов на стенах и вазой с лилиями на секретере, наполнявшими своим благоуханием обставленную со вкусом комнату.

      – Ну, молодой человек, а я думал, ты на севере. Садись! Как поживают мои милые друзья в Холиуэлле? – Он остановился, чтобы сделать понюшку табаку, и одобрительно посмотрел на форменный галстук Фрэнсиса. – Я ведь тоже учился там, и знаешь, прежде чем отправился в Рим… Прекрасное место… Милый старый Макнэбб… и отец Тэррент… Мы с ним учились в одном классе в английском колледже в Риме. Прекрасный человек, с большим будущим! Так в чем дело, Фрэнсис? Чем могу тебе служить? – Он замолчал, прикрывая свою догадку светской учтивостью.

      В мучительном замешательстве, с участившимся дыханием, Фрэнсис не поднимал глаз:

      – Я пришел к вам насчет Норы.

      Эти слова, произнесенные с запинкой, нарушили безмятежность комнаты, ворвались диссонансом в ее вычурный уют.

      – А что насчет Норы, скажи, пожалуйста?

      – Ну, насчет ее брака с Гилфойлом… Она не хочет… Она несчастна… И все это выглядит так глупо и несправедливо… Такая ненужная и страшная история…

      – Что ты знаешь об этой страшной истории?

      – Ну, все… В общем, она не виновата.

      Наступило молчание. На красивом лице Фицджеральда выразилась досада, но он смотрел на потерявшегося от горя Фрэнсиса с какой-то величавой жалостью:

      – Мой милый мальчик, если ты станешь священником, а я полагаю, что ты им станешь, и если ты приобретешь хоть половину того жизненного опыта, которым, к несчастью, обладаю я, то поймешь, что некоторые нарушения социального порядка требуют специфических средств для их излечения. Ты потрясен этой, – он повторил слова Фрэнсиса, – «страшной

22

Скамеечка для коленопреклонения во время молитвы (фр.).