Карусель. Уильям Сомерсет Моэм

знь мисс Элизабет Дуоррис досаждала родным. Женщина с солидным состоянием, она деспотически правила множеством бедствующих кузин, пользуясь своим банковским счетом, как скорпионами Ровоама[1], чтобы наказывать их. Следуя примеру многих других благочестивых созданий, она во благо душ родственников делала их всех без исключения несчастными. Воспитанная в евангелистских традициях, популярных во времена ее молодости, она настаивала, чтобы близкие искали спасения, руководствуясь ее собственными воззрениями, и взяла себе за правило острым языком и едкими издевками постоянно напоминать им об их собственной никчемности. Она распоряжалась жизнями так, как считала нужным, и осмеливалась диктовать не только форму одежды и правила поведения, но и определять мысли людей в своем окружении. Страшный суд уже не мог напугать тех, кто подвергся ее истязаниям. Мисс Дуоррис по очереди приглашала пожить у нее разных бедных леди, которые, злоупотребляя дальними родственными связями, называли ее тетушкой Элизой. Они откликались на ее призывы, звучавшие более властно, чем королевский приказ, с благодарностью не без доли страха и смиренно несли бремя неволи, как тяжкий крест, надеясь, что им воздастся за это сполна в завещании.

      Мисс Дуоррис любила ощущать свое могущество. Во время долгих приемов – ведь в каком-то смысле пожилая леди была очень радушной – она ставила себе особой целью испортить настроение гостям. Она неимоверно забавлялась, наблюдая, с какой кротостью принимаются ее возмутительные требования, публично оскорбляла и унижала людей, по-видимому, чтобы сломить греховную гордость, или заставляла их делать то, что они больше всего ненавидят. Обладая выдающейся способностью мгновенно находить их самые уязвимые места, она обрушивалась на любую слабость с резкой руганью и продолжала, до тех пор пока страдалец не падал ниц, корчась от боли и кровоточа. Никакой изъян, физический или душевный, не давал защиты от ее насмешек, и лишний вес не удостаивался ее снисхождения так же, как потеря памяти. Она всем сердцем презирала своих жертв, высокомерно бросала им в лицо обвинения в продажности их душ и клялась, что никогда не оставит и пенни кучке безвольных глупцов. Она обожала обращаться в благотворительные общества за советами о распоряжении своим имуществом и с неприкрытым ликованием выслушивала их вынужденные и смущенные предложения.

      Лишь в общении с одной родственницей мисс Дуоррис видела необходимость проявлять некоторую сдержанность, ведь мисс Ли – пожалуй, самая дальняя из ее кузин, – была так же прямолинейна, как и она сама, и к тому же отличалась куда более острым умом, так что могла обратить любое необдуманное заявление во вред оратору, подняв того на смех. Мисс Дуоррис не имела неприязни как таковой к этой независимой особе, напротив, она относилась к ней с определенной симпатией и изрядно ее побаивалась. Мисс Ли, крайне редко испытывавшая затруднения в подборе находчивого ответа, похоже, действительно получала удовольствие от словесных поединков, из которых, благодаря большей вежливости, проворности и эрудиции, обычно выходила победительницей. Пожилую леди озадачивало и в то же самое время забавляло, что женщина намного беднее ее самой, имеющая не меньше претензий на вожделенное наследство, чем остальные, осмеливается не только шутить на ее счет, но и вести войну в ее собственном лагере. Мисс Ли, найдя человека, с которым могла быть откровенной, и не опасаясь при этом угрызений совести, с беспощадным удовольствием указывала кузине на слабую логику ее замечаний или полную абсурдность ее поступков. Ни одно из взлелеянных убеждений мисс Дуоррис не укрывалось от ее иронии; даже ее евангелизм подвергался насмешкам, и богатая старая дама, не привыкшая к возражениям, легко начинала противоречить сама себе. Победительница и не пыталась скрыть свой триумф, а мисс Дуоррис бледнела и теряла дар речи от ярости. Ссоры случались часто, но мисс Дуоррис (хотя осознание того, что первый шаг приходится делать именно ей, ранило, как острый шип, вонзившийся в плоть) в конце концов всегда прощала мисс Ли. И все же бесповоротный разрыв казался неизбежным. Причина его, как водится, была весьма тривиальна.

      Мисс Ли, которая во время отъезда на зиму обычно сдавала свою маленькую квартирку в Челси, ввиду непредвиденных обстоятельств вынуждена была вернуться в Англию, когда ее постояльцы еще не съехали. Она осведомилась у мисс Дуоррис, можно ли остановиться у нее на Олд-Куин-стрит. Как бы старая тиранка ни ненавидела родственников, еще больше она ненавидела жить одна. Ей нужен был человек, чтобы срывать на нем гнев, а по причине болезни племянницы, которая обещала провести с ней март и апрель, она была вынуждена целый месяц пребывать в уединении. Она написала в ответ письмо в весьма повелительном тоне, от которого не могла воздержаться даже в общении с мисс Ли, что ждет ее в такой-то день таким-то поездом. Не ясно, было ли в этом письме что-то, возбудившее дух противоречия в мисс Ли, или ее планы не позволяли последовать данным рекомендациям, но в любом случае она ответила, что ей удобнее приехать на следующий день и на другом поезде. Мисс Дуоррис телеграфировала, что если гостья не явится в день и час, указанные в письме, то она не сможет отправить экипаж и встретить ее, на что более молодая леди лаконично ответила: «Не надо!»

      – Она упрямая как ослица, – бормотала мисс Дуоррис, читая телеграмму

1

В книгах Ветхого Завета скорпион знаменует ужасную кару: царь Ровоам, сын Соломона, грозит своим подданным: «Отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами». – Здесь и далее примеч. пер.