Зима тревоги нашей. Джон Стейнбек

к черной магии, запретным чарам и заклинаниям или иным подобным средствам?

      – Вот ты и сказал! Ты начал первый. Я не позволю тебе прятаться за словами! Люблю ли я деньги? Нет. Но и волноваться по пустякам я тоже не люблю. Мне хочется ходить по городу с высоко поднятой головой. Мне не хочется, чтобы мои дети чувствовали себя ущемленными по сравнению с другими детьми, потому что они вечно в чужих обносках. Я хочу высоко держать голову!

      – Думаешь, деньги ее поднимут?

      – Деньги сотрут насмешки с лиц твоих чертовых дружков-снобов!

      – Над Хоули никто не насмехается.

      – Это ты так думаешь! Ты просто не замечаешь.

      – Потому что я себя не накручиваю.

      – Ах так, попрекаешь меня своими чертовыми Хоули?

      – Что ты, дорогая. Мое происхождение больше не аргумент в споре.

      – Рада, что до тебя наконец дошло. В любом городе продавец есть продавец, будь он хоть трижды Хоули!

      – Все еще винишь меня за банкротство?

      – Нет. Конечно, нет. А вот за то, что ты сидишь в яме и не желаешь из нее вылезать, – да! Не будь у тебя голова забита морально устаревшими высоконравственными идейками, давно бы вылез. Над тобой все смеются! Благородный джентльмен без денег – хуже любого босяка! – Мэри сама испугалась своих слов, смутилась и умолкла.

      – Прости, – сказал Итан. – Кое-чему ты меня научила – трем вещам, если быть точным, моя кроличья лапка. Люди не верят правде, не верят тому, что вполне возможно, и тому, что вполне логично. Теперь я знаю, где взять деньги, что помогут предсказанию сбыться.

      – Где?

      – Я ограблю банк.

      Таймер на духовке запиликал.

      – Сходи за детьми, – велела Мэри. – Запеканка готова. И свет пусть не забудут погасить.

      Она прислушалась к его удаляющимся шагам.

      Глава 3

      Для моей жены, моей Мэри, заснуть не сложнее, чем закрыть дверцу шкафа. Сколько раз я с завистью наблюдал, как это происходит. Ее прелестное тело чуть вздрагивает, она будто укутывается в кокон. Легкий вздох, глаза закрываются, губы безмятежно складываются в мудрую и отстраненную улыбку греческой богини. Она улыбается всю ночь, дыхание вибрирует в горле – на храп совсем не похоже, звук такой, будто котенок мурлыкает. На миг температура у Мэри резко подскакивает, и от тела рядом со мной исходит свечение, потом температура падает, и Мэри уже далеко. Не знаю, куда она уходит во снах. Она утверждает, что ей ничего не снится. Конечно, снится. Просто сны ее не тревожат либо тревожат так сильно, что к моменту пробуждения она их уже не помнит. Она любит сон, и сон отвечает ей взаимностью. У меня, увы, все иначе. Я сражаюсь со сном и в то же время жажду в него погрузиться.

      Думаю, разница между нами в том, что Мэри знает – она будет жить вечно, из одной жизни она шагнет в другую с той же легкостью, с которой переходит от сна к пробуждению. Она знает это всем телом, всем своим существом и думает об этом не больше, чем о том, как дышать. И поэтому у нее есть время на сон и отдых, время на то, чтобы ненадолго прервать свое существование.

      Что же касается меня, то я интуитивно чую: однажды, рано