Дело об инженерском городе (сборник). Владислав Отрошенко

в фуражку. Тут уж все смеются и хвалят попугая:

      – Ишь ты, мошенник, рублика знает!

      Старики накупят мне у Феликса и шариков, и дудочек, и свистулек, – но Феликс всё еще не уходит со двора. Поигрывает на шарманке. И вдруг начинает петь про свою княгиню. Он поет молодым девичьим голосом; широко открывая рот, выталкивает из груди сильные пронзительные звуки, и громкая песня его разносится по всей округе:

      Ваша светлость, княгиня Орлова!

      Вас любил удалой есаул.

      Был он вашей красой очарован,

      Был он весел, беспечен и юн!

      А теперь он шарманщик убогий.

      По дворам волочит он суму,

      Он пришел поклониться вам в ноги,

      Христа ради подайте ему!

      О любви он не молит, как прежде,

      Не клянет своих тягостных мук.

      Вам шарманка поет о погибшей надежде,

      Христа ради подайте ему!

      Замолкая на минуту, Феликс наклоняет лицо к шарманке и жадно слушает однообразный и неутолимо горестный мотив, безучастно клокочущий в ее звонких внутренностях.

      «Дринь-ля-ля! Ля-ля! Дринь-ля-ля!» – стрекочет шарманка. Феликс неожиданно вскидывает голову и, сильно раскачивая ею, вытягивая шею, поет куда-то в небо:

      Не рассеете мрак вечной ночи

      Ненаглядною вашей красой,

      Черный нож исцелил его очи,

      Напоив их кровавой слезой.

      «Дринь-ля-ля! Ля-ля! Дринь-ля-ля!»

      Словно упиваясь охватившим его отчаянием, Феликс все быстрее и быстрее поворачивает ручку, заставляя шарманку издавать звуки, исполненные безнадежно ликующего веселья:

      Так зачем же приходит к вам снова,

      Молит вас о любви есаул?

      Ваша светлость, княгиня Орлова,

      Христа ради подайте ему!

      Собрав из фуражки монетки, Феликс уходит со двора, увозя за собою тележку с шариками, барабанами и свистульками.

      А через несколько минут откуда-то из соседних дворов снова доносятся возгласы попугая: «Щастье! Щастье!» И снова поет Феликс о любви, о своей ненаглядной княгине и о вечной ночи.

      Кража

      Прабабка Анисья не пускала Гришу в дом ни зимой, ни летом.

      – Чё ему там делать, – говорила она. – Пусть вон шлындает по двору.

      А прадед Гриша любил захаживать в дом – смотреть на китайских болванчиков. У Аниськи их было пропасть. Они толпились на этажерках, восседали на полке над кожаным диваном, выглядывали из буфета и горки. Дамы в пурпурных и ярко-зеленых одеждах, ощетинившись высокими воротничками, жеманно качали головками и ажурными веерами; им кивали толстые полуголые кавалеры в разноцветных браслетах и бусах с мясистыми ушами, свисающими на круглые плечи.

      Болванчики так сильно забавляли кормчего, что он мог бы часами любоваться их пляской, раскачивая этажерку или буфет, если б только прабабка Анисья не выталкивала его потихоньку вон из дома.

      Однажды прадед Гриша взял мешок, собрал в него болванчиков – всех до единого – и унес к себе во флигель. Аниська хватилась их – да поздно.