Сухово-Кобылин. Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга. Владислав Отрошенко

и одновременно пользуясь случаем упрекнуть брата, графиня Салиас пишет ему укоризненное письмо:

      «А другая, госпожа Симон, что ты из нее сделал? Ты мне скажешь: я ее больше не люблю, – хорошо, в этом никто не властен, это чувство подвижней и свободней облаков…» Как жестоко и властно рассеял Александр Васильевич эти подвижные облака, на которых возносилась Елизавета Васильевна на заре своей юности к упованному счастью, как беспечно смеялся он потом: «Ах, этот Надеждин, удивительный чудак!» «…Но кое-что да остается после восьмилетней связи?..»…Всё, всё останется, Елизавета Васильевна, страшной раной в сердце останется, пожизненной мукой останется, тяжким раскаянием и вечной памятью в мраморе на Введенском кладбище… «…А если не останется, то дурным, неблагодарным будешь ты, да, ты. Если ты не чувствуешь привязанности к ней после той любви, которую она питала к тебе, ты не заслуживаешь никакой симпатии на всю твою остальную жизнь. Не думай, чтобы я тебе через это говорила, что так как она тебя любит, то ты должен посвятить ей всю жизнь, пожертвовать ей новой любовью, нисколько. Ты сам знаешь, что это было бы безумно, говорить подобные вещи, но по крайней мере, прекратив твою любовную связь с ней, если даже ты ее не любишь, все-таки ты обязан к ней уважением и хорошим обращением, ты должен быть другом и покровителем ее, ибо у нее кроме тебя никого нет. Я знаю, что, предавшись другой любви, которая, по-моему, не имеет будущности, ты разорвешь сердца этих женщин, обе они будут несчастны. Не знаю, которая из них будет несчастней. Сам ты во всём этом будешь тем несчастней, что ты не привык страдать и не умеешь страдать. Это будет для тебя роковая новость, которая понесет тебе удар. Лучше заглушить эту страсть в зародыше. Не говоря уже о страданиях, которые тебя ожидают, какова будет твоя будущность – ты потеряешь и то и другое, и, поверь мне, ты не можешь жить один».

      Вещий Слепец накануне рокового удара водил пером Евгении Тур!

      Кастор Никифорович Лебедев, выступая в Сенате, назвал это письмо «курсом французских развратных правил, подробно изложенных на шести листах», и с едкой иронией добавил:

      – Я рекомендовал бы всем донжуанам, а равно и обманутым мужьям ознакомиться с этим произведением нашей писательницы!

      К середине октября, за несколько дней до своей кончины, Луиза полностью потеряла самообладание.

      – После праздника Покрова Пресвятые Богородицы Симон-Деманш, возвратившись домой вечером, ужасно плакала, рвала на себе ленточки от чепчика и приказала приготовить себе платье, чтоб уехать совсем, – говорила на допросе горничная Аграфена Кашкина, – а когда пришел Сухово-Кобылин, она ссорилась с ним по-французски, но барин уговаривал ее остаться. И таковые ссоры бывали часто, причиною сих ссор была ревность Деманш к Нарышкиной, а как зовут ее, не знаю, а, кажется, дом ее на Сенной. Она всё кружилась возле дома той Нарышкиной, высматривая, не там ли барин и где он сидит.

      Да, она кружилась, и хозяйка дома знала об этом. И однажды во время бала, увидев Симон-Деманш, заглядывающую в окна с противоположного