Антимагия. Перевернутая амфора. Веда Талагаева

из них действительно заслуживают внимания. Другие сомнительны. Но все они сияют отблесками субстанции, которую художники подмешивали в краски. В воздухе, не смотря на духоту летнего дня, витает магический озоновый запах, что отвлекает меня от насыщенных запахов еды и приторного аромата духов монны Леноры.

      В мерцающем ряду картин я вдруг замечаю черное пятно в резной золотой рамке. С удивлением снимаю очки и вижу совершенство. Совершенство цвета, техники, композиции, и все это без какой-либо магии, только кисть, краски и талант. Я выпрямляюсь на стуле, чтобы лучше видеть. На противоположной стене висит квадратный холст небольшого размера – поясной портрет женщины, молодой и белокурой.

      Она вряд ли по-настоящему красива, но столь явно мнит себя таковой, что никто бы не осмелился возразить этой ликующей самоуверенности. Ее большие серо-зеленые глаза сияют из-под густых ресниц, высокие скулы и округлые щеки свежи, как розы. Как лепестки этих же цветов рдеют полные уста, приоткрытые в легкой полуулыбке. Несомненно, сурьма, белила и румяна помогли ее лицу сиять свежестью, но даму это ничуть не портит. Художник удивительно передал ее характер – с легкой ноткой иронии, но восхищаясь при этом ее красотой и позволяя зрителю разглядеть во взгляде живой, проницательный ум. Они были любовниками.

      Платье дамы поражает роскошью. Огненного цвета бархат с золотым шитьем, вырез открывает верх пышной груди и жемчуга на лебяжьей шее, округлые руки в золотых перстнях сложены на коленях. Правая держит заточенное павлинье перо, кончик которого испачкан в чернилах. На столе рядом с дамой свиток с начертанными стихами, а в глубине на серебряном блюде стопкой лежат дукаты. Прозрачный намек.

      – Восхитительный портрет, – говорю я синьору Даниэле, когда он с удивлением оборачивается к стене, перехватив мой взгляд.

      На портрете, словно бы просвечивает душа женщины такая, как она есть. Это столь правдоподобно, что даже пугает.

      – Подарок в знак признательности за благотворительную помощь городскому приюту для больных и нищих, – ценитель прекрасного расплывается в улыбке. – Обычно я не приемлю благодарности, корысть в богоугодных делах мне чужда, но граф Фроло, который подарил мне портрет, знает, что перед произведениями искусства я устоять не могу. На картине изображена синьора Джулия Витти.

      Имя мне знакомо.

      – Куртизанка, – я морщусь.

      – Поэтесса, – возражает Конти, бросив немного смущенный взгляд на жену и племянницу.

      – Да, это так поэтично – развлекать богатых сластолюбцев за большие деньги, – замечаю я себе под нос, но Конти слышит и краснеет. – Удивительно. А кто же автор?

      – Полотно принадлежит кисти самого Бенвенуто Донни, – хвастливо сообщает Конти, – маэстро писал его четыре года назад по заказу графа Фроло, когда синьора Джулия пользовалась его особой дружбой и покровительством. В то время Бенвенуто