Немного любви для бедной Лизы. Вера Колочкова

смотрит на тебя и не видит тебя, а видит что-то другое, свое, внутренне горестное… Ребенок ничего и не ответит, а просто заплачет. Но ей, Лизе, даже плакать нельзя было. Нельзя было обозначать свое присутствие, потому что своим присутствием она очень мешала маме плавать в этом ее внутреннем горестном…

      Нет, были причины, конечно же, и у маминого внутреннего горестного. И Лиза об этих причинах прекрасно знала. Впрочем, причина была одна, и называлась она – папа. Бросивший маму папа.

      Лиза его плохо помнила. То есть как полноценного папу – совсем не помнила. Он ушел, когда ей было пять лет. А Наташке – пятнадцать. Начала его помнить с тех моментов, когда он стал приходить за ней по воскресеньям. Помнила мамину нервную суматоху, ее слезы, ее дрожащие пальцы, завязывающие розовые банты в жалких Лизиных косичках, потом папин звонок в дверь… А потом был длинный и нудный день, молчаливое гуляние в парке, кафе-мороженое, дурацкие вопросы ради самих вопросов и папины ужасно виноватые, ужасно усталые глаза. И, как нелепое к ним приложение, бодренькая улыбка на прощание. Улыбка человека, выполнившего свой долг. И свободного, наконец. А ее ждала впереди мамина истерика…

      – Лиза, что? Что, что он тебе говорил? Отвечай! Ты что, язык проглотила?

      – Да ничего…

      – О чем спрашивал?

      – Мам, я не помню…

      – Как, как ты можешь не помнить? Ведь о чем-то вы говорили? Он рассказывал тебе о другой тетеньке, да? О том, какая она красивая, добрая и хорошая? Или о том, что у тебя скоро родится брат или сестра? – спрашивала мама.

      – Какие брат и сестра? Где? У кого? – таращила она на мать испуганные глаза.

      – Ты… Ты глупая, Лиза, или ты притворяешься? Ты специально, да? Ты хочешь, чтобы мама опять всю ночь плакала?

      – Нет… Нет, я не хочу, мам…

      – Все, хватит! Уйди с моих глаз долой! Видеть тебя не могу! Не могу… Не могу… Не могу-у-у…

      Мама быстро шла в спальню, унося с собой истерическое рыдание. Хотя поначалу Лизе казалось, что это никакое не рыдание, а просто маме воздуху не хватает и она вдыхает его с жадностью, до икоты, и там, в спальне, откроет настежь окно и продышится, и… И вернется в гостиную, и будет виновато улыбаться… Ведь она, Лиза, ни в чем, по сути, не виновата, ни капельки! Мама же сама все утро ей на голове дурацкие розовые банты вязала, сама на прогулку с папой отправила… И на нее же теперь сердится! Ведь не должно так быть… Она сейчас одумается и вернется…

      Но мама не возвращалась. Поначалу из-за двери спальни слышались ее рыдания, потом наступала тревожная тишина, потом тишину прорывало хриплое тоскливое завывание, все нарастающее по высоте, по силе неистового звучания, и хотелось убежать от него подальше, спрятаться, сжаться в комочек, заткнуть уши…

      – Слышишь, Лизка? Опять мама с катушек съехала… – заглядывала в гостиную Наташка, на ходу жуя бутерброд с маслом. Она все время что-то жевала и потому слова проговаривала невнятно, утирая тыльной стороной ладони губы и подбородок. – Теперь