Ласточка. Наталия Терентьева

– «старицы», которые живут здесь уже не первый десяток лет и чувствуют себя так близко к Богу, как Анна хотела бы чувствовать, да не может пока. Потому что слишком много боли в ее душе. Ей может помочь только Бог, и она стремится к нему, стремится, иногда он ей внемлет, иногда каждое слово Анны как будто услышано, она это чувствует, стоя на службе, молясь и растворяясь в пении, в проповеди, в монотонности молитвы, в непонятных словах, они лучше всего, когда непонятны, Анна повторяет слова молитвы, они на русском, но как будто каком-то другом русском языке, певучем, сложном, загадочном.

      Неужели она когда-то могла заниматься таким прозаическим делом, бегать с камерой по городу, делать никому не нужные, суетные репортажи? Упала сосулька, расшибла голову бабушке… Лучше бы Анна этой бабушке капли сердечные из аптеки принесла или три килограмма продуктов, а не приставала к ней с глупыми вопросами: «Как вы считаете, коммунальные службы виноваты в том, что у вас синяк на лбу?» И ведь ей нравилась эта работа, она ею гордилась, могла встать в пять утра, чтобы ехать в другую область, ловить подъезжающего местного начальника, проворовавшегося или бравшего взятки, задавать ему вопросы… Мелко, убого, ничтожно… Анна опять остановила себя. Она не должна предаваться осуждению. Не надо осуждать – ни себя, ни других, ни себя прошлую, ни Нику, ни мужа – бывшего мужа… Кто ей теперь Антон? Как он живет? Успокоился или страдает? О ней, об Артеме? Он забыл об Артеме? И об этом она тоже не должна думать. Она ушла к Богу, она должна думать только о Боге и заботиться о хлебе насущном – жизнь в монастыре не простая, натуральное хозяйство, в основном что вырастили, то и съели. Она должна молиться о душе Артема, он давно у Бога, конечно, Бог взял его к себе, Артем был маленький и безвинный, души безвинных младенцев попадают к Богу.

      Но как не думать о том, что она могла бы в тот день не ехать на никому не нужный репортаж об овощной базе, где овощи хранились вперемешку с запчастями для машин и какими-то старыми покрышками. Ну хранились и хранились, никто не умер от этого. А Артем умер. Если бы его не повела Ника, если бы глупая, самонадеянная, равнодушная Ника не привела его за семь минут до занятия, не оставила одного, он не высунулся бы из окна, ничего бы не случилось. Ничего. Ника живет, катается на лыжах, Антон умудрился написать, что Ника получила мастера спорта… Анна могла бы простить Нику, если бы она была уверена, что так хочет Бог. Так говорит матушка, так говорят сестры, но она ни разу не слышала этого в церкви. Потому что то, что говорит Бог, она с некоторых пор стала слышать. Не всегда, и никогда не знаешь, захочет ли Бог с тобой сегодня говорить. Но Анна слышит его слова. Точнее, понимает. Как будто слышит, но каким-то другим слухом. Когда настоятельница с ней разговаривает, Анна кивает, соглашается, невозможно не согласиться, матушка говорит так все правильно, так складно, так логично, по-другому – так не говорят в мирской жизни… Но… матушка тоже человек. А решить это может только тот, кто над людьми. А он молчит. Он никогда не говорил Анне: «Прости Нику». И Анна