Каленым железом. Евгений Попов

вторил ей Метус.

      Потом они пили рассыпуху в той же беседочке, увитой плющом, где Рафик уже отдохнул и беседовал с какими-то людьми, бешено вращая кистями рук. Он поздравил Метуса, сладко чмокнул, посмотрев на даму, и выпил за их здоровье.

      Потом он остался в беседочке, а они шатались по симпатичным дорожкам, обнимаясь, куря и веселя своим обликом отдыхающую молодежь.

      И шло время. И упала на землю ночь, усеяв темное небо мелкой сыпью звезд, и месяц светил. Светил, светил и освещал справляемый в центре парка, в кустах, непосредственно за гипсовой статуей оленя, нехитрый праздник любви Василия Метуса и черноволосой гражданки.

      Видите ли, милиционер. А ему, очевидно, донесла парковая уборщица. Милиционер помешал. Он подошел, он обнаружил влюбленных, извлек Метуса, поставил на ноги и довольно мирно посоветовал:

      – Ты, мужик, лучше вали отсюда подобру-поздорову.

      А гражданке сказал:

      – А ты, Танька, если еще раз тут появишься, то я тебе, бичухе, остригу голову.

      – А что я, – заныла Танька.

      Что бы Метусу послушать опытного человека, разыскать Рафаила да и валить, валить, рвать когти.

      А он взял да, как дурак, заорал на милиционера, кинулся на него, как бык, и ударил влюбленным кулаком по голове.

      Милиционер засвистел, Метус еще приложился. На свистки явился Рафик и удержал Метуса от дальнейших необдуманных поступков.

      Но как он ни уговаривал, как ни просил милиционера, как ни сулил ему горы золотых восточных денег, тот был непреклонен, и Метуса повезли.

      – Он очень обиделся, – объяснил Рафаил. – Ну а вы, спрашивается, не обиделись бы, мамаша, если вас при исполнении служебных обязанностей шарахнули кулаком по голове за ваш же добрый совет?

      Старушка заплакала и сказала:

      – Я говорила, что он – дурак. Может, его хоть в дурдом посодят, а не в тюрьму?

      – Не знаю. Не знаю. Сушите сухари лучше. Что же делать?

      И Рафаил ушел, предварительно добавив и пошутив:

      – Не плачьте, мама, а то я вам урюку не пришлю.

      Так и пошел куда-то с гитарой. Про свою машину даже ничего не рассказал, куда она у него девалась.

      Не плачьте, говорит, а как тут не плакать? А?

      И старуха плакала. Она плакала, но уже собирала первую передачу: картошечка, огурчики, сухарики.

      – Как ты думаешь, Марья, огурчики разрешат ему? – спрашивала она молодайку.

      Но та окаменела. Она, как услышала, что произошло, то сначала вся покраснела, а потом окаменела и замолчала.

      Она молчала несколько дней, а потом плюнула и стала со страшной силой возить для дома сено, дрова, копать картошку.

      Потом она съездила в город и завербовалась у вербовщика на остров Шикотан потрошить рыбу. На суд она не пошла.

      – Извините, мама, – сказала она, кланяясь старухе. – Я вам буду посылать немножко, а с Васькой я жить не могу, потому что он – паразит.

      – Дурак он, – сказала старуха.

      К этому времени все стало известно. Был суд. И Васька получил полтора года. Но обещали, что если будет вести себя хорошо, то могут выпустить «по половинке» или отправить «на химию».

      – А