Причесывая жирафу. Сан-Антонио

тут не скажешь? Ошибки нет, я нахожусь в высшем свете. Мне нужно было надеть перчатки цвета свежесбитого масла шапокляк.

      – Меня зовут Бенвенутто Челлини, – ответил я.

      – И что вы хотите?

      – Я пришел от Донато.

      – Какого Донато?

      – Того, который выступает в цирке, – ответил я и стал пунцовым.

      Внезапно между глаз у меня появилась складка.

      – Я не понимаю.

      – Вы слышали о цирке Барнаби? – спросил я, очаровательно улыбаясь.

      – У меня имеются большие основания для этого, потому что мой бедный шофер был заколот сегодня ночью именно возле этого бродячего балагана.

      Я проглотил слова «бродячий балаган» и продолжал:

      – Именно по поводу этой драмы я и пришел. Донато и его друг очень обеспокоены. Они сами не могут непосредственно войти с вами в контакт и поручили мне попросить вас прийти повидать их сегодня вечером после представления на пустыре за площадью.

      Видимо, я начал слишком сильно.

      Синьора открыла большие, как фонари, глаза.

      – Но что вы мне тут рассказываете, месье! – воскликнула она с латинской живостью. – Я ничего не понимаю из того, что вы мне говорите! Я нахожу ваш визит просто подозрительным.

      Вместо того чтобы протестовать, я подошел неслышными шагами к двери, в которую вошел, и резко распахнул ее.

      Лакей, сидевший на корточках за дверью, влетел в комнату и растянулся на полу.

      Я подобрал его вставные зубы и сунул их ему в руку.

      – У тебя может случиться воспаление уха, дружок, так вот: нет ничего более предательского, чем замочная скважина. Если хочешь начать заниматься шпионажем, нужно сперва излечиться от астмы: твое дыхание слышно даже в Ватикане.

      Очень сконфуженный, он ушел.

      Синьора, которая присутствовала на этом спектакле, выдала мне улыбку, не лишенную беспокойства.

      – А теперь, – сказала она, – может быть, вы объяснитесь?

      Я пожал плечами.

      – Что мне объяснять, синьора? Я только лишь повторил слова моего приятеля Донато. Это скромный человек, и он мне больше ничего не сказал.

      Она покачала своей прекрасной золотой шевелюрой. Чем больше я смотрел на эту Офелию, друзья мои, тем больше мне хотелось провести с ней конец недели в укромной гостинице. У нее есть все, чтобы сгладить монотонность воскресенья.

      – У меня есть желание сообщить о вас в полицию, – произнесла она, прямо глядя мне в глаза.

      – Вам виднее, мадам, – не дрогнув проговорил я.

      – Это все, что вы имеете мне сказать? – спросила она.

      – По поручению Донато – да. Но со своей стороны я мог бы добавить несколько слов, если вы мне позволите.

      – Я вас слушаю.

      – Вы самая прекрасная женщина в Италии, синьора, – сказал я, страшно сожалея о том, что я так обезобразил свою прелестную внешность.

      Она слегка вздрогнула от негодования.

      Я сломался пополам в светском поклоне и вышел.

      Лакей, стоящий в конце коридора,