Ассасин Его Святейшества. Тим Северин

этот дом я тотчас узнал. Внушительное квадратное строение из ржаво-красного кирпича – можно сказать, вилла – было некогда жилищем видного римского семейства. Вдоль всего фасада строения шла колоннада, из-под сени которой за моим приближением сейчас наблюдали двое слуг. К дому вела широкая ухоженная дорожка из гравия, а вдоль нее по обе стороны тянулись неведомо где и как спасенные останки древних статуй – мраморные торсы без рук и ног, отделенные от тела головы с пустыми глазами и отколупанными носами. Был там и постамент, подпирающий одни лишь громадные ступни в сандалиях, а еще треснутая панель саркофага со сценами охоты – все, что уцелело, несмотря на безжалостное время, и оставалось предметом непреходящей страсти моего друга к истории своего города.

      Павел с той поры изменился не сказать чтобы сильно – это был все такой же коренастый коротышка, только седины в его волосах стало больше, а самих волос меньше: как-никак он разменял шестой десяток. Кожа его была бледной, вся в тоненьких прожилках и пятнышках – тоже ничего нового. Судя по отечным мешкам под глазами и лиловатому носу, похожему на сливу, своему пристрастию к вину мой давний знакомый тоже не изменял. Вместе с тем его взгляд не утратил ни остроты, ни лукавинки, да и задорности в нем тоже по-прежнему хватало. Остался и знакомый тик: проходила минута-другая, и часть его лица непроизвольно дергалась, как будто он заговорщически подмигивал решительно всем и вся.

      – Зигвульф? – с улыбкой удовольствия и недоумения встретил Павел мое приближение. – Ай да диво! Рад, рад снова видеть тебя в Риме!

      Одновременно с возгласами он убрал под мышку какой-то свиток.

      Слуга без слов завел меня в дом и препроводил в боковую комнату, где бывший папский номенклатор держал свой персональный архив. Поднимаясь на ноги, Павел бросил свиток на стол, где тот мгновенно скрутился тугим рулоном.

      – Ну, рассказывай, как ты и какими к нам судьбами? – энергично встряхивая мне руку, уже вблизи продолжил приветствие хозяин дома. От меня не укрылось, что он, несмотря на свою отставку, по-прежнему облачен в одеяние духовной особы.

      – А ну-ка, друг мой, – слегка отстранившись, он смерил меня добродушно-взыскательным взглядом. – Слушай, а ведь ты начал седеть! Хотя всего ничего, самую малость. А так ты ладен и крепок – и выглядишь молодцом.

      – Ты тоже не особо изменился, – сказал я ему. – И как так сложилось, что ты по-прежнему занимаешь эту великолепную виллу?

      Я приязненно оглядел комнату. Стены ее были расписаны оригинальными фресками – беспечными сценами из сельской жизни: поля, коровки-овечки, сбор урожая…

      – Когда я последний раз был в Риме, ты вздыхал, что пользование этим роскошным домом тебе дано лишь на время, так как прежний хозяин пожертвовал его Церкви, так что быть ему вскорости монашеской обителью, – напомнил я бывшему сановнику.

      Тот улыбнулся с лисьим лукавством:

      – Бывает, знаешь ли, что время ползет черепахой. И ничто не становится столь постоянным,