Субъективный реализм. Михаил Блехман

старом сарае хотя и не было удобств, особенно основного, да и вида, если быть последовательным, не было, тоже ведь было правильно и неправильно. Разве это правильно?

      Все сосарайцы понимающе покачали головой:

      – В старом сарае правильно быть не могло, равно как не сможет быть неправильно в новом.

      «Кто или что тянет тебя за язык? Неужели нельзя промолчать, когда тебя не хотят спрашивать?»

      Если молчать, никогда и не спросят…

      «Никогда не спросят, если не молчать, – перебил он меня. – Кроме того, лучше пусть вообще не спрашивают, чем не промолчать. Если отсутствует вопрос, то кому, спрашивается, нужен твой ответ?»

      Хорошо, я промолчал.

      – Они все разные! – продолжала бывшая сарайка. – Не то что там, в старом сарае.

      Бывший сосараец кивнул:

      – Вы правы. Но большинство из них – разные правильно, тогда как растущее меньшинство – неправильно.

      По лёгкости и плотности приложения правых ладоней к пуговице чувствовалось, что бывшие сарайцы освоились в новом сарае и он стал для них в лучшем смысле этого слова старым.

      Строго взглянув на некоторых сараян, бывший сараец отметил:

      – Их становится за соседним столом всё больше, что, позволю себе заметить вместо умолчавших об этом фактически первых женщины и мужчины, неправильно. Если так пойдёт и дальше, – а дальше пойдёт именно так, – термины «меньше» и «больше» потеряют своё исходное правильное значение.

      Все новосарайцы – теперь уже сараяне – согласились и кивнули.

      Всеобщий любимец, изначально веско представленный непервыми женщиной и мужчиной в качестве такового, был неотличимо похож на неправильно увеличивающихся в числе. Но он изначально был представлен как правильный, поэтому таковым не только был для сараян, но и стал для бывших сарайцев, правильно не убиравших ладоней с пуговиц даже тогда, когда сараяне свои ладони временно, тоже правильно, убирали.

16

      Прошлое – это отрывной календарь, оторванные листки которого хранишь, не выбрасывая.

      «Некоторые всё-таки выбрасываешь, ты не станешь возражать».

      Они сами теряются за ненадобностью. Нужные – хранятся, хотя и желтеют.

      «Снова вынужден возразить: сколько нужных потеряно! Если бы знать, что они окажутся нужны, разве потерял бы, оторвав?»

      Мой отрывной календарь состоит не из листков – зачем мне листки? – он у меня – из чёрно-белых снимков. Эти снимки – самые цветные на свете, цветнее не бывает. Нет снимков более цветных, чем чёрно-белые. Я взял с собой свой календарь, хотя – или потому, что – время в нём – только прошедшее.

      Там, в старом сарае, все говорили, как минимум пожимая плечами:

      – На них нет ни даты, ни, что важнее, красок. Что толку в календаре с чёрно-белыми листками?

      Я не отвечал – как ответишь, когда спрашивают не для того, чтобы услышать ответ. Просто взял с собой этот мой чёрно-белый календарь, в котором, увы, нет некоторых листков, таких, теперь я понимаю, незаменимых. Сам когда-то, в прошедшем времени, оторвал их безвозвратно, и где