Сад взрывающихся яблок (сборник). Рам Ларсин

орое получил сегодня, не мог омрачить этот ее радостный порыв, потому что она была моим солнцем, и она была моим дождем…

      Я вспомнил это темной глухой ночью, ворочаясь без сна на жесткой казарменной койке. Нина побледнела, узнав, наконец, о повестке в армию. Должно быть, в мыслях ее возник образ моего отца, погибшего в стычке с чеченцами: для Нины они ничем не отличались от тех, что подстерегали меня здесь.

      Ее страх невольно передался мне, я накричал на нее, а потом извинялся долго и основательно – благо было чем. И сейчас, засыпая, я думал о ее губах, груди, бедрах и о том, как странно говорят о ночи – глухая…

      Отряд подняли с первыми всполохами зари, но Шломо, тощий йеменец с кипой на кудрявой голове уже ждал нас, держа закопченный кофейник над маленьким зыбким костром. Так исполнял он свою ежедневную мицву перед людьми и Богом, который, наверно, воздаст ему за этот ароматный глоток кофе холодным утром.

      Появился самал, черный, полуголый, казавшийся в тусклом свете фонаря сбитым из простых геометрических фигур – круглая голова, треугольный нос, квадратные плечи. Окинув всех снулым еще взглядом, он произнес как заклинание:

      – Авиноам!

      – Мефакед? – вышел вперед рабат, грузный, приземистый и всегда хитро улыбающийся.

      – Я вижу, без меня к нам новенького определили.

      – Вчера прибыл. Парень исправный. Не то, что некоторые. Верно, Иоси?

      – Иоси, Иосале! – повторяли на разные лады солдаты.

      Я уже знал, что у нас, как во всякой уважающей себя части, есть мишень для грубого мужского юмора – рыжий малый с жалкой сморщенной физиономией еврея из штетла.

      – Отставить это! – прервал общее веселье самал. Изящным жестом, какой трудно было ожидать от его тяжелой руки, он принял чашечку, пригубил и застонал, разнежась. Это, должно быть, придало ему силу воли взглянуть на меня:

      – Имя?

      Моя скрежещущая ашкеназийская фамилия произвела на него сильное впечатление. Он усмехнулся:

      – Рабат, ну как ты будешь звать нового бойца?

      Еле вырвав из себя первые звуки, Авиноам к концу стал задыхаться, чем привел начальство в отличное расположение духа. Глаза его снова обратились ко мне:

      – Хуялта?

      На это раз сконфузился я. Стоящий рядом Иоси подсказал:

      – От ивритского “хаял”, в смысле полностью ли ты экипирован.

      – Да, мефакед!

      – Хорошо, Жреб-кор-ски, – тоже не без труда произнес самал, вызвав сочувственный смех подчиненных.

      – Молчать! Вы лучше представьте себе, как звучат для русского ваши собственные фамилии: Эльбас, Молхо, Кадури, – командир исчез за дверью, очевидно, чтобы одеться, но, и невидимый, продолжал журить своих солдат, – Зилха, Элиа, Марьюма! Жалкая деревенщина, вы не способны понять культурного человека, как это, има шело – Жебер – Чебер, – он запнулся и вдруг мы услышали его громоподобный хохот, охотно поддержанный с этой стороны. Наконец, самал предстал перед нами, и я не узнал его. Затянутый под самую селезенку видавшим виды ремнем, холодно блестя безволосым черепом и вбитой, казалось, в мощную грудь планкой боевых наград, он был готов к любым передрягам, и голос его не предвещал ничего хорошего:

      – Через полчаса выступаем. Сейчас – в столовую, пятнадцать минут на завтрак. Напоминаю: из строя не выходить.

      – Можно, я пойду с тобой? – робко попросил Иоси. – Ребята все время пристают.

      – А ты бы послал их подальше!

      Тот махнул рукой:

      – Не ведают, что творят, – и добавил на идиш. – Капойре!

      Наш путь лежал мимо густых рядов фруктовых деревьев, меж которых сновали люди в белых куфиях. Следя за их ловкими движениями, мой новый товарищ сообщил:

      – Граница проходит дальше, за холмами, но палестинцам разрешается обрабатывать их бывшие земли.

      Я заметил:

      – Чисто израильский парадокс!

      Крепкий смуглый араб, несший плетеную корзину с яблоками, должно быть, понял эти слова и повел в нашу сторону острый неприязненный взгляд.

      – Исмаил! – позвали его из глубины сада, и он исчез.

      Тут из-за низких облаков вырвалось солнце, ярко осветив иосины красноватые волосы и почти такого же цвета плоды среди мягкой сияющей зелени. Вчера, в первый день моей службы было пасмурно, и я не мог оценить всю эту красоту.

      – Чудесно, а? – улыбнулся Иоси.

      Я сдержанно кивнул. Мне хотелось просто молчать и впитывать в себя пахнущий цветами воздух и давно забытую тишину.

      Но Иоси был говорун:

      – Знаешь, как-то в детстве родители повели меня на кукольный спектакль Образцова о первых людях. Помню, когда Ева протянула Адаму яблоко (некоторые считают, что это был апельсин), оно упало, лопнуло и из него посыпалась какая-то труха.

      Моему терпению пришел конец.

      – Послушай, ты никогда не делаешь пауз? Ведь это грубое нарушение драматургических правил!

      Он сжался