Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник). Ариадна Борисова

майскими праздниками Женька пришла с пакетом домашних круассанов с ежевичным вареньем – невестка была стряпуха не чета Вере Георгиевне. Свекровь знала: кулинарными изысками Мария пытается привязать к дому Олега, такого же ловеласа, как его отец. Впрочем, небезуспешно.

      За чаем разговорчивая внучка выболтала свои маленькие секреты – бабушка была у нее вроде подружки, которой можно вывалить все, что гнетет и волнует, а она никому и никогда. Пересыпая речь словечками молодежного сленга, рассказала о мальчике, который ее «доставал»:

      – Прямо жесть, бабуль, еле-как от него после школы удираю.

      – «Кое-как», – поправила Вера Георгиевна. Ее, бывшую учительницу, коробило словотворчество малограмотной эпохи. – Он что, по улице гонится за тобой?

      – Не-ет, – замотала головой внучка, – издалека провожает.

      – Так это же хорошо.

      – А в школе дергает за волосы! Надоел. Следит за мной, совсем как мама за папой… Бабуль, можешь не верить – мама до сих пор в папу влюблена.

      – Почему не верю? Верю.

      – Ей почти тридцать восемь! Папа, конечно, хороший, его все уважают, но ведь он… – Женька замялась.

      – …дамский угодник, – подсказала Вера Георгиевна.

      Внучка захлопала ресницами:

      – Откуда знаешь?

      – Твой папа все-таки мой сын.

      – В Новый год у нас были гости, и папа поцеловал в прихожей тетю Дину. Я нечаянно увидела и чуть с ума не сошла, – призналась Женька. – Еле-как… то есть кое-как успокоилась.

      – Паршивец…

      – Бабуль, а после сорока лет любовь точно заканчивается?

      Полстолетия назад Вера Георгиевна тоже предполагала, что после сорока лет интенсивной любви и жизни человек начинает невыносимо долго и эгоистично умирать. Только Вере Георгиевне, в отличие от Женьки, было тогда девятнадцать. Такое соображение заронили в юной Вере мамины беседы с подругами. Она поклялась себе, что даже если ей удастся дожить до пенсии, ничто не заставит ее заводить разговоры о проблемах с сердцем, нервами и бесстыдном геморрое. (Заводит! По часу муссируют по телефону с Ириной Алексеевной те же нескромные темы между обсуждением непрофессионализма нынешних учителей.)

      Вера Георгиевна принялась потихоньку убирать со стола:

      – У мамы про любовь спроси.

      – Ой, ее спросишь! Бабуль, а дедушка тоже был дамским угодником?

      – Дедушка был большим ученым, – веско сказала Вера Георгиевна и, подумав, добавила: – Талантливым людям можно простить слабости характера.

      – Измена – слабость характера? – фыркнула Женька. – Да ладно, бабуль!

      Измена?.. Вера Георгиевна растерялась. Неужели так серьезно? То-то Олежка глаз не кажет.

      – Женя, один поцелуй еще не называется изменой. Папа, наверное, чуть переборщил с вином.

      – Он больше не любит маму.

      Глаза у девочки цвета маренго, внимательные и блестящие. Вот в ком выстрелил броский колер деда. Вере Георгиевне стало не по себе: показалось, что на мгновение сквозь Женьку проглянул