Руби. Вирджиния Эндрюс

чтобы приготовить завтрак и приступить к новому трудовому дню за ткацким станком.

      Пока что покупателей не было, но мы продолжали ткать одеяла и полотенца в расчете на новый туристический сезон. К тому же бабушка обменивала полотенца на пальмовые листья, из которых мы мастерили шляпы и веера. Иногда она варила побольше гумбо и меняла на дубовый луб, из которого мы плели корзинки. Порой нам нечего было предложить в обмен на материалы для наших поделок, и тогда бабушка залезала в свой таинственный сундук и извлекала какую-нибудь ценную вещь, некогда полученную от благодарного пациента в дар за избавление от болезни или злых духов.

      В этот трудный период произошел еще один случай, благодаря которому бабушка воспрянула телом и духом. Как-то раз почтальон доставил нам красивый светло-голубой конверт с кружевными узорами по углам. На конверте значилось мое имя. Письмо при шло из Нового Орлеана, вместо обратного адреса стояли два слова: «Галерея Доминик».

      – Бабушка, я получила письмо из новоорлеанской галереи! – закричала я, со всех ног припустив к дому.

      Глаза бабушки, сидевшей в кресле-качалке, озарились радостью.

      – Давай-ка, открывай скорее!

      Дрожащими от нетерпения пальцами я разорвала конверт. Из него выскользнул банковский чек на двести пятьдесят долларов и короткая записка:

      Поздравляю с продажей одной из Ваших картин. Прочие Ваши работы также вызывают интерес. В ближайшее время намереваюсь нанести Вам визит и познакомиться с новыми произведениями.

      Искренне ваш,

Доминик.

      Несколько мгновений мы с бабушкой Кэтрин не могли сказать ни слова и лишь глядели друг на друга. Потом она просияла такой счастливой улыбкой, какой я не видела на ее лице никогда прежде. Закрыв глаза, она прошептала короткую благодарственную молитву. Я тем временем недоверчиво таращилась на чек, словно опасаясь, что он растает у меня в руках.

      – Бабушка, неужели это правда! Двести пятьдесят долларов! За одну картину!

      – Я говорила тебе, что так будет! Говорила! – повторяла бабушка. – Интересно, кто ее купил? Он не написал?

      Я покачала головой.

      – Ну, это не важно, – продолжала бабушка. – Главное, теперь твоя картина будет висеть в доме какого-нибудь богатого человека. Его друзья, тоже богатые креолы, увидят ее и пойдут в галерею, чтобы посмотреть другие твои работы, узнать, кто ты. А там этот самый Доминик расскажет им о художнице Руби Лэндри, – заключила она, сияя.

      – А теперь слушай меня внимательно, бабушка, – произнесла я непререкаемым тоном. – На эти деньги мы с тобой будем жить. Я не хочу, чтобы ты прятала их в сундук, на будущее.

      – Может, какую-то часть нам и придется потратить, – кивнула бабушка. – Но и приберечь что-нибудь тоже необходимо. Очень скоро тебе понадобятся деньги на дорогу, на приличную одежду и обувь.

      – На какую дорогу, бабушка? – удивленно спросила я.

      – Ты должна отсюда уехать. И сделаешь это, – веско изрекла она. – А сейчас надо хорошенько