Аю-Даг. Наталья Струтинская

не люблю изюм, мама! Ты же знаешь. Куда столько изюма! – я действительно ненавидела изюм – он на языке представлялся мне личинкой, и меня начинало мутить.

      – Не хочет, пусть не ест, – улыбнулась бабушка, расставляя на столе белые, широкие чашки и пыхтящий чайник.

      В бабушке я всегда находила поддержку. Мама с укором посмотрела на меня, на что я ей ответила лукавой улыбкой.

      – Давно не было такой жары, – сказала бабушка, подливая деду кипятка.

      – В такую погоду лёт хороший, – заключил дед, глядя в сад, – мёда будет много.

      Дедушка был заядлым пчеловодом и половину дня проводил за густым садом со стороны склона горы, на бесхозном участке в тени деревьев, где держал свои ульи. Там же, чуть в стороне, стояли ульи дяди Миши, соседа. Он был намного моложе деда, и дед всегда говорил, что не справился бы, если бы не помощь дяди Миши. Они каждую осень помогали друг другу откачивать мёд, если нас в это время не было, и перетаскивать тяжелые ульи на зиму в специально отведенные зимники.

      – Миша купил новые ульи, – сказала бабушка. – Я говорю деду, чтоб он тоже их обновил, а он отказывается.

      – Да мои ульи сорок лет прослужили и еще пятьдесят прослужат! – воскликнул дед, метнув на бабушку суровый взгляд. – Им сносу нет. А у Миши вон один разваливается уже – вот тебе и новые!

      – Не преувеличивай, – примирительно улыбнулась бабушка и объяснила: – Небольшой дефект. Там крышка неплотно прилегала к стенкам, и они вылетали через щель, но Миша заделал отверстие, и теперь все в порядке.

      – О-о-й, – у деда на переносице была глубокая морщинка, и сейчас она совсем скрылась между нахмуренными бровями, предвещая бурю, – да какой же это порядок…

      – Съешь еще яичко, – заулыбалась бабушка, пододвигая деду тарелку с вареными яйцами.

      Мы с мамой переглянулись. Одному Богу было известно, как они прожили вместе больше сорока лет. Дед обладал суровым, крутым нравом, и бабушка всеми возможными и невозможными способами старалась сглаживать образовывающиеся углы. Весь груз эмоционального состояния семьи лежал на хрупких женских плечах бабушки. Она старалась оградить детей (а у нее, помимо моей мамы, был еще старший сын) от семейных скандалов, и, по рассказам мамы, они никогда не были свидетелями ссор родителей. Я считала бабушку очень мудрой и доброй. Она давала дельные советы и направляла по правильному пути. И никогда не отказывала, если к ней обращались за помощью.

      Но, несмотря на свою суровость, дед умел нежно и самоотверженно любить. Он принимал живое участие в жизни своих детей, интересовался их успехами и неудачами. Он был в курсе всего, что происходило в семье, и слово его было решающим.

      Дедушка и сейчас оставался дубом – твердым, неколебимым. Я не могла его представить немощным, больным, лежащим в постели, обессиленным жизнью. Он сохранил тот бравый вид, который имел пятьдесят лет назад. Рассматривая