Свое время. Яна Дубинянская

недоуменно. Скуркис откинулся назад на Катиной, кажется, кровати, лопатками к толстому ковру на стене, и теперь полулежал, широко расставив колени.

      – Я не пойду. Что за удовольствие читать перед жующими мальчиками и дефачками… и перед так называемыми коллегами, которые считают тебя ничтожеством. Ты одна меня понимаешь, Верочка. Иди сюда.

      Обернулась с кипятильником в руках:

      – Что?

      – Иди ко мне.

      Комната была совсем маленькая, тесная, шкатулка на три шага свободного пространства, и ему даже не пришлось вставать – так, приподняться чуть-чуть – чтобы поймать за локоть, дернуть, притянуть к себе; Вера едва удержала равновесие, сделала два невольных шага, кипятильник повис и закачался на проводе, как колокольчик. От Скуркиса душно пахло нестиранным с поезда свитером и сигаретным дымом. Он перехватил руку, приобнимая за талию, и Вера отшатнулась, пытаясь высвободиться, вырваться:

      – Жора! Отпусти!

      – Какая ты!.. Я понимаю – воспитание, порода. Но ты же сама хочешь, я же вижу… сама…

      – Ты с ума сошел?!

      – Перестань. Ну что ж ты…

      Она отодрала от себя его пальцы, словно копошащихся волосатых морских животных, вскочила, отпрянула как можно дальше – к наглухо запертому окну, за которым с утра золотились на уровне глаз опавшие листья на брусчатке, а сейчас были только ее собственное отражение и невнятная мгла. А надо было наоборот, к двери, и сразу бежать, в хостеле же никого, звать на помощь бесполезно, боже мой, Жора Скуркис, мы же знакомы целую вечность, что за дикая ситуация, мне пятьдесят семь лет…

      – Жора, я пожилая женщина. Я тебе в матери… то есть, конечно… я намного старше тебя!