Свое время. Яна Дубинянская

молодая компания уходит, а их место победно занимают вошедшие счастливцы. В ладонь ткнулась холодная округлость стекла, и взгляд скакнул, переключаясь на близкий круг. Золотистая наливка в узких миниатюрных склянках, пузырьки шампанского, переливающиеся волоски в бороде Берштейна.

      – Милая Верочка!..

      Она вскинулась недоуменно, и вспомнила, и пожалела, потому что мгновение назад понадеялась искренне, будто все они забыли.

      – Я знаю, – кивнул Берштейн, заглядывая ей в глаза и глубже; в такие секунды не оставалось ни тени сомнения, что он гений, высшее существо, не отсюда. – Многие женщины, которым уже не семнадцать, предпочли бы навсегда забыть про этот день. Но, Вера! – голос его возвысился, – ты ведь не женщина, ты Поэт. А поэт не имеет возраста. Это с одной стороны…

      Он хитро, чисто по-берштейновски сощурился и продолжил:

      – А с другой – день появления на свет поэта есть праздник для человечества. Мы не имеем права за это не выпить. За тебя, Верочка!

      – Браво! – закричал Скуркис, непонятно, то ли самому тосту, то ли его адресатке; звон бокалов и Машенькин смех подхватили его возглас, и дальше, как только все выпили, беседа потекла привычным ручьем:

      – А вы слышали, NN все-таки бросил свою старую толстую жену.

      – Да что ты говоришь, Машенька?!

      – У него образовался роман с одной юной поэтессой… вон, Вера ее знает. Такая Катенька.

      – Мы все ее знаем. Особенно Берштейн.

      – Скуркис, ты циник и брутальное чудовище!

      – А что я сказал?

      – Ничего он такого не сказал. Я действительно знаю Катю, даже, помнится, рекомендовал ее… Прекрасный поэт! Машенька, дорогая, ты что-то путаешь, у нее не может быть ничего общего с NN…

      Рокочущий контрабас, лязгающие ударные, заливистая скрипка, приглушенная виолончель… Как хорошо и красиво, если не вслушиваться в слова. Кажется, прозвучал еще один тост, Вера пригубила наливку из узкой, почти аптекарской склянки тонкого стекла – склянка в «Склянке», чудесно, так, наверное, и задумано, – мягкий жар опалил горло, по всему телу разлилось ленивое тепло, и время остановилось, и пускай, она была согласна, чтобы так продолжалось всегда. Какие они милые, как я их всех люблю. Как замечательно, что они (интересно, кто? – Берштейн, Машенька, Скуркис?.. а впрочем, неважно) не забыли про мой день рождения. Какое чудо, что мы нужны хотя бы друг другу. Мы сами и наши стихи…

      – А между прочим, начало через семь минут.

      – Ну и что? Пока народ соберется, пока местные отчитают…

      – Приличный поэт, как и приличная девушка, никогда не приходит вовремя.

      – Ты не похож на приличную девушку, Красоткин! Нет, правда, мальчики. Мы, конечно, хорошо сидим, но неудобно перед организаторами…

      – Организаторам точно все равно. У них сейчас банкет.

      – Серьезно?

      – Для избранных. Нас не пригласили.

      – Жора, только не надо завидовать! Попроси лучше счет.

      – Машенька, ты чудо…

      – Кто-нибудь