Свое время. Яна Дубинянская

почитать стихи.

      Красоткин поднял руку на уровень груди и пошевелил пальцами, будто изображая идущего человечка. Маленькая седовласая Машенька уже встала, их головы наконец-то оказались вровень. Перед тем как подняться во весь свой громадный, даже будучи согнутым в три погибели, рост, Миша сделал зовущий жест – будто подгреб к себе воздух лопатой ладони.

      После их ухода в зале стало словно вполовину меньше народу. Вера дрогнувшим напоследок голосом объявила Танино имя и спустилась со сцены. Присела в кресло на краю первого ряда и приготовилась слушать. На Танины стихи, слишком звонкие, звучные, как оптимистичный музыкальный инструмент вроде литавр или пионерского горна, ей нужно было настроиться, собраться, повысить внутренний шумовой порог.

      Машинально глянула налево, к выходу. И увидела в дверном проеме загребающую воздух лопату красоткинской руки.

      Таня дрожащими пальцами раскрыла сборничек, поднесла его вплотную к лицу, закрыв себя собой же давних прекрасных лет, и начала читать.

      Прикусив губу – как неудобно – Вера на цыпочках вышла.

      В холле ждали и Миша с Машенькой, и Скуркис, и Берштейн, – когда они все успели выйти?.. и как? – видимо, сообразила Вера, позади имелась еще одна дверь. Таня наверняка видела, а ведь очень тяжело читать, когда кто-нибудь выходит из зала…

      Укоризненно посмотрела на них. Скуркис уже сунул в заросли бороды сигарету, без которой не мог выдержать больше четверти часа, Берштейн галантно подавал Машеньке плащ, а Миша Красоткин улыбнулся одной из неотразимейших своих улыбок, похожих на густой березовый лес:

      – Верусик! Давай одевайся. Мы идем отмечать… ну-ка, угадай что?

      – Миша! Девочки читают. Я не могу, идите сами.

      – Угадывай-угадывай, – бросил Берштейн.

      За дверью победно взвился высокой трелью горна Танин голос – и стало тихо, затем поплескались, как потревоженная вода в ванне, редкие аплодисменты. Дальше у нас Аглая, надо вернуться, объявить…

      – Мальчики, я побежала, счастливо вам отпра…

      Зазвучал низкий, с хрипотцой, голос Аглаи; и в тот же миг Вера запнулась, потому что вспомнила и поняла.

      – Без тебя отчитают, – невнятно, сквозь сигарету, проговорил Скуркис. – Пошли, именинница. Сколько тебе стукнуло?

      – Скуркис, ты скотина, – сказала Машенька, – ты циник и грубое животное, женщинам таких вопросов не задают.

      – Семнадцать! – возгласил Красоткин. – Верусику всегда семнадцать. Пошли!

      – Неудобно, – она еще пыталась сопротивляться. – Я к вам потом… дослушаю и подойду…

      – Мы идем в «Склянку», – сказал Берштейн. – Самое аутентичное заведение в этом городе. А «Склянку» невозможно найти. Она открывается только тем, кого зовет сама.

      – Неужели ты слышишь голос?

      – Нет, Машенька, но мне показали дорогу.

      Конечно, я должна была остаться, думала Вера, это ужасно, как я потом посмотрю в глаза девочкам,