Запах шахмат. Антон Фридлянд

щетку я могу взять?

      Надо же! Это мой собственный голос спрашивал сейчас Гогена про зубную щетку!

      Уже через двадцать минут мы ехали по проселочной дороге в сторону границы с Польшей. За рулем сидела Мухина, на заднем сиденье – мы с Гогеном.

      – Ты ничего не хочешь спросить?

      Нет. Пока ничего.

      – Куда мы едем? – спросил я.

      – Для начала – в Польшу, – ответил Гоген.

      – Для начала чего?

      Гоген не ответил. Мы молчали до самой Польши.

      – Я хочу в туалет, – сказал я, когда граница осталась позади.

      Мы съехали на обочину. Рядом с дорогой начинался лес из сосен с дождевыми каплями на каждой иголке. Я ступил на мягкую почву, зевнул и потянулся.

      – Мне кажется, Дюрер себя отлично чувствует, – сказала Мухина Гогену достаточно громко, чтобы я услышал.

      Я углубился в лес. Гоген шел в шаге позади. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, он достал свой пистолет и использовал его для того, чтобы раздвигать ветки невысоких сосенок.

      Я остановился возле дерева и начал расстегивать брюки.

      – Почему ты ее убил? – спросил Гоген, который собирался отлить в двух метрах позади. – Из ревности?

      – Ревность? – переспросил я. – Ты о том чувстве, которое испытываешь, когда видишь, как твою женщину трахает другой?

      – Мухина – не моя женщина.

      Осечка, Гоген.

      – Я говорил не о Мухиной, – продолжил я, застегивая ширинку. – Так вот, если под ревностью понимать синдром обманутого мужа, то я убил Кете не из ревности. Но у меня были причины убить ее. А у тебя есть причины?

      – Причины для чего? – Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой.

      – Чтобы убить меня, – разговаривая с ним, я сделал несколько шагов в глубь молчаливого польского леса. – Если я побегу, этого будет достаточно?

      – Куда тебе бежать… – произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже остались позади.

      Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю.

      – Стой, Дюрер, стой!

      Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный. Охотник перевел взгляд на вершину пригорка – там, ломая ветки, появился Гоген с пистолетом в руке. Я снова бросился бежать – вдоль ручья, напролом, подальше от этих вооруженных ублюдков. Я был в десяти метрах от охотника, когда Гоген что-то крикнул ему по-польски.

      «Это преступник! Стреляй по ногам!» – перевел потом мне Гоген. Почему бы тому и не выстрелить?

      8. Вместо лекарств

      Ничего не изменилось. Такой же городок для лыжников, только польский. То же самое безделье и безмолвие. Такой же номер в такой же убогой гостинице.

      Несколько часов езды и пробежка по лесу ничего не изменили. Все те же все там же.

      Вера закончила перевязку и прикурила мне сигарету. Похоже, она обиделась на меня за то,