Гладиатор. Филипп Ванденберг

протянула руку и провела ею по жесткой шевелюре Вителлия. Он поднял глаза. Эта женщина, лет на десять, самое большее, старше, чем он, пробудила в юноше неведомые ему доселе чувства.

      – Ты нравишься мне, красавец из Бононии, – сказала Лициска, продолжая ерошить волосы Вителлия. И, увидев появившуюся на его лице смущенную улыбку, добавила: – Иди ко мне!

      Словно по команде, один из рабов оказался рядом с Вителлием и, сложив руки в некое подобие ступеньки, жестом пригласил его подняться наверх. Вителлий взглянул на Цезония, который, ободряюще кивнув, поднял узелок юноши и бросил его в паланкин. Одним движением Вителлий оказался наверху и сел напротив Лициски. Она махнула рукой, указывая в сторону города, и паланкин без единого звука пришел в движение.

      – Salve, прекрасная Лициска! – крикнул вдогонку Цезоний. – Да усыплет Флора твой путь цветами!

      Несколько мгновений женщина молча смотрела на сидевшего напротив юношу, а затем спросила:

      – Ты римский гражданин?

      – Да, конечно, – поспешил ответить Вителлий. И почтительно добавил: – Госпожа… Я был внесен в списки во время прошлогодней переписи.

      – Зови меня Лициской, – сказала красавица.

      – Да, госпожа.

      – Ты первый раз в Риме? – засмеялась Лициска.

      – Да, – ответил Вителлий. – Да, Лициска.

      Вителлий не только впервые был в Риме, он впервые в жизни покинул Бононию, впервые в жизни оказался один, предоставленный самому себе, на чужбине. Впервые в жизни он сидел в паланкине, с трудом сохраняя равновесие на покачивающемся сиденье. Впервые в жизни напротив него была женщина, подобных которой ему никогда не приходилось встречать. Прекрасная, как рожденная из морской пены Афродита, она предлагала свои прелести ему, лудильщику Вителлию, никогда еще не спавшему с женщиной.

      Словно прочитав его мысли, Лициска, опустив руку на плечо юноши, проговорила:

      – Ты растерян, я вижу. Я почти уверена, что ты никогда еще не вводил женщину в спальню, не видел, как она снимает с себя тунику, а затем и нижнее белье.

      – Клянусь богами, это так, – перебил ее Вителлий.

      – Тут нечего бояться, – успокаивающе проговорила Лициска. – Это же самая естественная вещь на свете.

      – Да, госпожа, – ответил Вителлий. И тут же добавил: – Лициска.

      – Если хочешь, красавец бонониец, сегодня ночью я сделаю тебя мужчиной.

      Эти слова прозвучали для Вителлия дробью барабана глашатая, возвещающего на рыночной площади о присоединении к Риму новой провинции. Жадно глядя на молочно-белую грудь, он видел в своем воображении фантастические картины, так часто в последние годы лишавшие его сна. Лициска отодвинула занавеску паланкина, мечтательно вглядываясь в сумерки. Мимо них проплывали роскошные сады и парки: украшенные плющом искусственные гроты словно приглашали к ночным забавам, погруженные в тишину дорожки окаймлены были шпалерами роз, темными кипарисами и пиниями, светло-серебристыми оливковыми деревьями