Кудесник (сборник). Евгений Салиас де Турнемир

взял стул и сел. Он снова думал: «Хороша встреча внука с дедом после многих лет разлуки!..»

      – Поближе… Сюда… Вот хорошо. Ну, теперь. Теперь давайте беседовать. Прежде всего не называйте меня дедом. А просто так… Ну, графом…

      Старик вздохнул, искоса взглянул на Алексея и, встретив его грустный взгляд, как-то робко и стыдливо отвел глаза на пюпитр с книгой. Алексею вдруг показалось, что старик еще более смущен, чем он сам. В голосе и движениях графа сказывалось какое-то смущение и нерешительность, доходящая до робости.

      – Ну-с… Вы вчера виделись с Софьей Осиповной?

      – Точно так-с.

      – И беседовали подробно об этом горестном происхождении дела. Она вам все сказала по сущей правде, не щадя ваших чувств. Что ж делать?! Божья воля… Мы не вольны… Так Бог судил. Обманщики сами повинились ныне и рассказали всю правду… Горькую и для вас, да и для меня…

      – Почему же, граф, вы верите им на слово? А если это клевета? Обман? Почему вы не хотите считать все это коварством и злодейским умыслом?

      – Какая же нужда им, мой голубчик, – вымолвил старик, – обманывать нас и на себя теперь преступный поклеп взводить. Зачем им лгать или клеветать?

      – Затем, что это выгодно для…

      Алексей запнулся и не знал, как высказать свою мысль, свое подозрение.

      – Устранив меня от прав, мне по рождению принадлежащих, они служат Софье Осиповне и ее младенцу-сыну.

      – Да, за моего сына они болели, сказывают. Конечно! – воскликнул граф. – Болели всей душой, что он имеет якобы сонаследника в своих родовых потомственных правах, а этот соперник на деле… незаконный!

      – Все это сказки… Все это злодейская клевета на мою покойную матушку! – горько воскликнул Алексей.

      – Я верю, мой друг, что вам тяжело и трудно примириться с такой жестокой и незаслуженной судьбой… Лучше было бы вам с младенчества оставаться в своем состоянии, нежели теперь быть… быть якобы разжалованным… И без вины. А по вине матушки вашей.

      – Грех! Грех это! Накажет вас Бог, дедушка, за оклеветание покойных, которые не могут за себя свидетельствовать. Но они могут теперь предстательствовать, если жили праведно, перед престолом Всевышнего… И праведный Господь накажет всех, накажет и Софью Осиповну, и…

      Алексей от волнения не договорил… Граф молчал и тяжело дышал… Наступила пауза.

      – Смотрите… Вглядитесь в этот портрет моего батюшки, – воскликнул снова Алексей. – Поглядите и на меня… Эта живопись и мое лицо, их поистине изумительное сходство разве ничего не сказывают? Разве нужно большее свидетельство… Вы не видите или не хотите видеть, что измышленный, самодельный сынишка якобы господина Норича – живой портрет этого портрета вашего сына.

      Граф ничего не отвечал, и снова наступило молчание… Рука его бессознательно двинулась к развернутой книге, и Алексей заметил, что сухая желтоватая рука старика дрожит… Он перевел взгляд на лицо графа и увидел, что глаза старика влажны, лицо подергивается…

      – Дедушка! –