Приглашение в школу (сборник). Константин Строев

морозный ясный день, когда наша колонна, быстро миновав немногочисленные улицы города, вытянулась в открытое заснеженное поле, освещённое багровым светом заходящего солнца, почему-то марш начался во второй половине дня. Я, несмотря на свою хворость, шёл вместе со всеми в строю. Но постепенно моё систематическое недоедание в последние дни всё больше и больше давало о себе знать. Ноги двигались с трудом по снежному насту, и я начал отставать. Вскоре я уже плёлся в хвосте колонны, уцепившись руками за последнюю повозку обоза. Уж и не знаю, как я добрался до деревни, в которой был назначен ночлег.

      В избе, где мне пришлось ночевать, хозяйка, узнав о моей болезни, объяснила всё отсутствием витаминов в нашем солдатском рационе. Она натёрла несколько мисок моркови, лука, свёклы и не успокоилась, пока я это всё не съел, преодолевая сильнейшую боль в своих кровоточащих дёснах.

      На следующее утро оказалось, что, кроме меня, было ещё несколько больных, в том числе один лейтенант, командир взвода. Он поморозил себе ноги, гарцуя во время перехода верхом на коне. Поэтому командование договорилось с жителями деревни о выделении нескольких санных упряжек для перевозки болящих до следующего ночлега. Впрочем, эта процедура повторялась уже потом после каждой ночёвки до тех пор, пока, по указанию комбата, нашим фельдшером не была проведена ревизия всех, так сказать, “недомогавших”, – а их к тому времени набралось значительное количество. В результате почти всю “санную” компанию поставили в строй. Но к тому времени стоматит мой прошёл. В Мензелинск я вступил в строю вместе со всеми.

      Зима 1941–1942 годов в Татарии была очень холодная. Морозы достигали сорока и более градусов, и вся наша жизнь в Мензелинске была связана с преодолением холода. Правда, в казармах с трёхэтажными нарами в заброшенном пивном заводе, где разместили курсантов, было терпимо. Там регулярно топили печи, да и плотность заселения помещений не позволяла нам замёрзнуть. Но на полевые занятия мы выходили, как на экзекуцию. В карауле, выходя на пост, надевали на себя всё, что было из одёжи, под шинель наворачивали одеяло, так как полагающихся по такому случаю овчинных тулупов не было – их везли из Москвы по железной дороге, и они застряли в пути. На посту часовой выдерживал не более получаса и прибегал в караульное помещение весь белый от инея, как Дед Мороз.

      Но, несмотря на мороз, мы всегда были рады, когда нас посылали на лесопилку за досками, необходимыми для обустройства занимаемых нами помещений. Обычно выделенная группа курсантов отправлялась на лесопилку километров за пять от нашего расположения поздно вечером. Там мы должны были каждый взять по одной шестиметровой доске и тащить её на себе в училище. Вся привлекательность этой повинности заключалась в том, что курсанты, придя на лесопилку, имели возможность нелегально забежать в близлежащие дома к татарам, за деньги или за какую-нибудь носильную вещь, ещё сохранившуюся в вещмешках с гражданки, получить какое-то количество