Возвращение. Эрих Мария Ремарк

оглядываюсь: там, позади, на носилках, лежат мои товарищи и все еще взывают к нам. Настал мир, а они все равно должны умереть. Но я дрожу от радости – и не стыжусь этого. Странно, странно…

      Быть может, потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой.

      II

      Вечером мы сидим в саду какой-то пивной. Командир нашей роты, обер-лейтенант Хеель, выходит из фабричной конторы и собирает нас. Есть приказ об избрании уполномоченных от солдат. Мы поражены. Никогда ничего подобного не было.

      В саду появляется Макс Вайль. Он размахивает газетой и кричит:

      – В Берлине революция!

      Хеель оборачивается.

      – Вздор, – говорит он резко. – В Берлине попросту беспорядки.

      Но Вайль, оказывается, не договорил:

      – Кайзер бежал в Голландию.

      Мы смотрим на него во все глаза. Вайль, несомненно, спятил. Хеель багровеет и кричит:

      – Врешь, негодяй!

      Вайль протягивает газету. Хеель комкает ее и с бешенством смотрит на Вайля. Он ненавидит его, потому что Вайль еврей и потому что он уравновешенный человек, который вечно сидит где-нибудь, склонившись над книгой, Хеель же – лихой рубака.

      – Вздор, вздор, вздор! – шипит он, уставившись на Вайля так, словно хочет проглотить его.

      Макс расстегивает куртку и вытаскивает из нагрудного кармана вторую газету – экстренный выпуск, Хеель взглядывает на нее, вырывает из рук Вайля, рвет на мелкие кусочки и уходит в дом. Вайль подбирает обрывки, составляет их и читает нам последние новости. Мы сидим, как ошалелые. Никто ничего не понимает.

      – Он будто бы хотел избежать гражданской войны, – говорит Вайль.

      – Ерунда! – восклицает Козоле. – Посмели бы мы раньше даже произнести такое. Эх, черт! За кого только кровь проливали?!

      – Юпп, ущипни меня; может, мне все это снится, – покачивая головой, говорит Бетке.

      Юпп констатирует, что Бетке бодрствует.

      – Значит, – говорит Ветке, – это правда. И все-таки я ничего не понимаю. Сделал бы кто-нибудь из нас такое, его сразу поставили бы к стенке.

      – О Веслинге и Шредере лучше и не думать, – говорит Козоле, сжимая кулаки, – не то прямо лопнешь с досады. Вспомнить этого Шредера – птенец желторотый, детеныш – и расплющен в лепешку. А тот, за кого он умирал, улепетывает! Блевотина треклятая! – Он ударяет каблуком по пивной бочке.

      Вилли Хомайер пренебрежительно машет рукой.

      – Поговорим-ка лучше о чем-нибудь другом, – предлагает он. – Этот человек для меня больше не существует.

      Вайль сообщает, что во многих полках образованы советы солдатских депутатов. Офицерам больше не подчиняются, с них срывают погоны.

      Он предлагает образовать у нас такой же совет, но не находит отклика. Мы не желаем ничего организовывать. Мы хотим домой. А домой доберемся и так.

      В конце концов мы все-таки выбираем трех уполномоченных: Адольфа Бетке, Макса Вайля и Людвига Брайера.

      Вайль