Жизнь, нарисованная небом. Влад Потёмкин

бычок был – гораздо меньших размеров, и жрецы решили не давать ему убийственной дозы одурманивающего снотворного. За путы, привязанные к рогам животного, жрецы тащили его в разные стороны, чтобы он их не поддел на рога, а сзади его подгоняли хлыстами, поэтому у быка не было другого пути, как – только вперёд. Он громогласно ревел, озирая толпу красными глазищами. В бешенстве, он разбросал сопровождавших его жрецов, бросился на толпу – снёс несколько палаток и, пропоров бок грузному дяде, упёрся Афинаиде в живот, прижимая её вместе с неистово орущим пострадавшим к стене. Страх от случившегося у неё был, но, даже, не смотря на вопли пострадавшего и рёв бешеного, рассвирепевшего животного с красными глазами налитыми кровью он был не таким. Не был – таким пугающим, аж… до самых глубин своего существования.

      – Ты, не путай, свой страх со страхом за близких родственников, – металлическим звучанием пояснил сумрак.

      С этим изречением гостя императрица была полностью согласна.

      – Бойся, не бойся, а от косматой звезды не уйдёшь! – призрак призывал принять, сей факт, как должное состояние вещей.

      Сквозь окно Евдокия увидела тень. Она встала и подошла к окну. Кто-то сидел в кресле с высокой спинкой перед кустами буйно растущих роз.

      – Кто это? – подумала августа и посмотрела под балдахин – место мужа было пусто.

      – Феодосий?.. – изрекла она вслух.

      На голове сидевшего был накинут капюшон, но силуэт императора, явно прослеживался. Он подолгу всматривался вглубь кустарника. После этого восседающий мастер вытягивал руку вперёд и, что-то отображал на пьедестале.

      – Феодосий, – облегчённо повторила она, радостно растягивая имя мужа и вместе с этим, выдыхая тревогу и стараясь наполнить себя и происходящее иронией. – Рисует??

      Художник, придерживая левой рукой капюшон, около шея, ёжился от предутренней прохлады. Время от времени, он, выкидывал правую руку вперёд – заострённая кисть, точно копье – точечно и метко вносила ясность – он спешил до восхода солнца, запечатлеть притаившийся в зарослях ночного парка страх. Он спешил сделать это сейчас, как бы осознавая, что другой – такой возможности у него уже больше не будет.

      – Ух!.. Ух!.. Ух!.. – угрожающе прокричал филин.

      – Ух, ты!! – отогнала Евдокия набежавшую тревогу, но паника, почему-то не покидала её, хотя солнце выглянуло, разгоняя все тени и полутени в притаившемся саду. Она распахнула окно – прохлада побежала по лицу и телу утренней бодрящей свежестью.

      – Феодосий! – радостно прокричала она, но повелительный жест, вскинутой вверх руки сидящего живописца заставил её замолчать. Острый перст, точно шип колючей розы, сосредоточил всё её внимание – остро и колко, точно игла, ударив в самое сердце пронзительной, ноющей болью.

      – Ух! Ух! Ух! – гортанно-носовыми выдохами птица провожала ночь.

      Сидящий изограф огорчённо встал. Он был огромного роста.

      – Может –