Если нам судьба…. Лилия Лукина

на кухне поставили, чтоб веселиться не мешал, – продолжала Нюрка. – Только Пашка-то к нашей жизни был непривычный: куска без спросу не возьмет. Да какой спрос? Что стащишь со стола, то и съешь. Спать в тишине привык, ходить в чистом. Днем-то еще туда-сюда, а вечером и приткнуться ему было некуда, так я его к нам в комнату звала. Мамка с Клавкой гуляют, а мы с ним сидим. Он мне про Андрея Артамоновича рассказывал, как они с ним везде ходили, что видели. Завидовала я ему, что у него папка был, я-то своего и не знала никогда. А Клавка-то смехом моей мамке и говорит, что, мол, жениха для Нюрки привела. Чего уж скрывать, нравился мне Пашка, можно сказать, любила я его. Да чего теперь вспоминать, дело-то прошлое. Только никак он прижиться у нас не мог, да и тосковал сильно по отцу.

      – Что правда, то правда, – подтвердил Петька. – Сколько раз случалось: бежит с улицы к нам, а около двери остановится, вспомнит, что его там уже никто не ждет, и идет обратно, как побитый. Мать моя, бывало, зазовет его, пошли, мол, Павлуша, посидим, Андрея Артамоновича вспомним, да и покормит. Знала ведь, покойница, что у Клавки сроду ничего в доме нет. Мать-то хоть и выпивала, но меру знала, да и работа не позволяла, санитаркой в медпункте была, – гордо добавил он. – А когда и соседка-старушка ему хоть чай с булкой даст, может, и рада бы больше, да где ей было взять-то.

      – Да ладно вам, – возмутилась Нюрка, – голодным он не был. Я – не он, сызмала знала, что если сама не возьмешь, то шиш получишь. И себе, и ему брала. Дело-то не в этом. Не мог он матери простить, что она так об отце его говорила. Я все удивлялась, чего он обижается, не бьют, да и ладно. А он ее и мамой-то ни разу не назвал. Клавка, как черт ее в бок подталкивал, дня не проходило, чтобы какую-нибудь гадость об Андрее Артамоновиче не сказать. Пашка сначала просил ее, чтобы она папу его не ругала, а потом, видно, понял, что бесполезно, и замолчал. А ее это еще больше злило, все хотелось его до слез довести, а он не плакал никогда, зубы сцепит и молчит. Только глаза темнели. Так-то они у него синие, а как разозлится, аж почти черные становились. А в тот день, до конца жизни его не забуду… Ох, не могу…

      Какие нежности при нашей бедности, подумала я, кто бы мог предположить, что у этой кошки помойной такая тонкая душевная организация. Судя по всему, уж всем двором бита, клята, мята, а о Матвее она, видите ли, вспоминать спокойно не может. Еще всплакнет, чего доброго. А что же тогда о Матвее говорить, когда он от отца, который в нем души не чаял, попал в этот вертеп. Зато теперь мне стало понятно, почему у него тогда в кабинете глаза потемнели – видимо, эту фотографию послали без его ведома.

      Артист же даром времени не терял, он вовсю утешал Нюрку. Плеснул ей в стакан, и меня очень удивило, что мужики не возразили; значит, было во всей этой истории что-то особенное.

      По установившейся традиции Клавка с компанией гуляла в будние дни по вечерам, а вот в выходные начинали утром в субботу и заканчивали вечером в воскресенье. Нюрка с Пашкой в таких случаях спали в подвале, где она еще до его появления в их квартире оборудовала в сухом уголке некое