Луна и грош. Уильям Сомерсет Моэм

подозрительным взглядом, когда я и впрямь отправился наверх. На темной и душной лестнице стоял какой-то омерзительный кислый запах. На третьем этаже растрепанная женщина в капоте распахнула дверь и молча уставилась на меня. Наконец я добрался до шестого этажа и постучал в дверь под номером тридцать два. Внутри что-то грохнуло, и дверь приоткрылась. Передо мной стоял Чарлз Стрикленд. Он не сказал ни слова и явно не узнал меня.

      Я назвал свое имя. И далее постарался быть грациозно-небрежным:

      – Вы меня, видимо, не помните. Я имел удовольствие обедать у вас прошлым летом.

      – Входите, – приветливо отвечал он. – Очень рад вас видеть. Садитесь.

      Я вошел. Это была тесная комнатка, битком набитая мебелью в стиле, который французы называют стилем Луи-Филиппа. Широкая деревянная кровать, прикрытая красным стеганым одеялом, большой гардероб, круглый стол, крохотный умывальник и два стула, обитых красным репсом. Все грязное и обтрепанное. Ни малейших следов греховного великолепия, которое живописал мне полковник Мак-Эндрю. Стрикленд сбросил на пол одежду, валявшуюся на одном из стульев, и предложил мне сесть.

      – Чем могу служить? – спросил он.

      В этой комнатушке он казался еще крупнее, чем в первый вечер нашего знакомства. Он, видимо, не брился уже несколько дней, на нем была поношенная куртка. Тогда, у себя дома, в элегантном костюме Стрикленд явно был не в своей тарелке; теперь, неопрятный и непричесанный, он, видимо, чувствовал себя превосходно. Я не знал, как он отнесется к заготовленной мною фразе.

      – Я пришел по поручению вашей супруги.

      – А я как раз собирался глотнуть абсента перед обедом. Пойдемте-ка вместе. Вы любите абсент?

      – Более или менее.

      – Тогда пошли.

      Он надел котелок, очень и очень нуждавшийся в щетке.

      – Мы можем и пообедать вместе. Вы ведь, собственно, должны мне обед.

      – Разумеется. Вы один?

      Я льстил себе, воображая, что весьма ловко задал щекотливый вопрос.

      – О да! По правде говоря, я уже три дня рта не раскрывал. Французский язык мне что-то не дается.

      Спускаясь с ним по лестнице, я недоумевал, что сталось с девицей из кафе. Успели они поссориться, или его увлечение уже прошло? Впрочем, последнее казалось мне сомнительным, ведь он чуть ли не целый год готовился к бегству. Дойдя до кафе на авеню Клиши, мы уселись за одним из столиков, стоявших прямо на мостовой.

      Глава двенадцатая

      Авеню Клиши в этот час была особенно многолюдна, и, обладая мало-мальски живым воображением, здесь едва ли не любого прохожего можно было наделить романтической биографией. По тротуару сновали конторские служащие и продавщицы; старики, словно сошедшие со страниц Бальзака; мужчины и женщины, извлекающие свой доход из слабостей рода человеческого. Оживление и сутолока бедных кварталов Парижа волнуют кровь и подготовляют к всевозможным неожиданностям.

      – Вы хорошо знаете Париж? – спросил я.

      – Нет. Мы провели в Париже медовый месяц. С тех пор я здесь не бывал.

      – Но как, скажите на милость, вы попали в этот отель?

      – Мне