Марта Квест. Дорис Мей Лессинг

это за история? Почему ты раздумала идти в университет? – Этот прямой вопрос, который Марта никогда не задавала себе, остался без ответа; но Джосс настаивал: – Ты же не можешь торчать в этом захолустье и ничего не делать!

      Она вызывающе ответила:

      – Но ведь ты тоже не уезжаешь.

      Его взгляд сказал ей, что это разные вещи, и, стараясь, чтобы в словах его не чувствовалось горечи, он пояснил:

      – У моих родителей совсем нет друзей в деревне. Все будет иначе, когда они переедут в город.

      Она снова промолчала, словно извиняясь за себя и за своих родителей. Потом встала и подошла к книжному шкафу – посмотреть, что там есть нового; стоявшие в нем книги отражали вкусы семьи: еврейские классики, труды о Палестине, о Польше и России; этими фолиантами питались два потока, стремительно расходившиеся в разные стороны, – Солли и Джосс. А новые книги, должно быть, хранятся в их общей спальне. Но в эту комнату ей заказан вход, поскольку теперь она стала для них мисс Квест. И во взгляде, который Марта устремила на Джосса, было смущение. Он следил за ней глазами и, перехватив ее взгляд, взял со стоявшего рядом стола большую стопку книг и протянул ей. И снова она почувствовала прилив радости: ведь он приготовил эти книги для нее. Он заметил спокойно:

      – Возьми – это полезно для души.

      Она просмотрела заглавия и возмутилась, как возмутился бы ребенок, если бы учитель заставил его изучать предметы, которые он усвоил год назад.

      – В чем дело? – насмешливо спросил он. – Не нравятся?

      – Но все это мне давно уже известно, – ответила она. И тотчас пожалела о сказанном: ее слова ведь можно было принять за хвастовство. А хотелось ей сказать вот что: «Я согласна со всем, что говорится в этих книгах».

      Джосс окинул ее внимательным взглядом, сделал недоверчивую гримасу и вдруг, с тем небрежным безразличием, с каким просвещенный человек обратился бы к первобытному дикарю, спросил:

      – Ты отрицаешь сегрегацию?

      – Ну конечно.

      – Конечно, – иронически повторил он. И снова спросил: – Тебе претят расовые предрассудки в любой их форме, включая и антисемитизм?

      – Несомненно.

      Это было произнесено уже с ноткой нетерпения.

      – Ты атеистка?

      – Ты прекрасно знаешь, что да.

      – Ты веришь в социализм?

      – Безусловно, – с жаром сказала она. И вдруг рассмеялась: в этой ее способности хохотать по поводу всякой нелепости, вероятно, и состояла главная особенность, отличавшая Марту от истинно серьезных людей; а Джосс нахмурился, очевидно не находя ничего смешного в том, что двадцатилетний еврейский юноша, выросший в патриархальной еврейской семье, и английская девушка, выросшая в семье с еще более закоснелыми – если это только возможно – предрассудками, беседуют о таких простых истинах в задней комнате туземной лавчонки, в деревне, населенной людьми, для которых каждое слово этой беседы звучало бы как опасная ересь.

      – Ты словно спрашиваешь у меня урок по